С кустистыми бровями, большим носом и толстым животом, он обычно выглядел очень забавным, но теперь ничего забавного Минни в нем не видела. Его губы растянулись в диком оскале, лицо перекосило от ненависти, а глаза злобно горели. Может, профессор Синявский и смотрел на Минни откуда-то из-за этих глаз, но она сразу поняла, что сейчас они принадлежат Погибели, который вселился в математика, и этот Погибель хочет добраться до нее.
Хриплым голосом, растягивая слова, словно он много выпил, профессор прорычал:
— Маленькая свинка. Иди сюда, грязная маленькая свинка, ты грязная свинья.
Направился к ней, пошатываясь, и впервые Минни осознала, какой огромный этот русский, какие у него широкие плечи, толстая шея и мышц куда больше, чем жира.
Конечно, ей грозила смертельная опасность. С неохотой, но без колебаний, она положила колесо на пол и побежала к парадной лестнице.
* * *
— Я Роджер Ходд из «Дейли пост», я Роджер Ходд из «Дейли пост»…
Дверь ванной изнутри закрывалась на врезную задвижку, но на месте дверь удерживала не она. И сколь отчаянно Наоми ни пыталась повернуть ручку, дергала за нее, ни ручка, ни дверь с места не сдвигались, дверь даже не постукивала о косяк, словно изготовили ее из стали и приварили к дверной раме.
Наоми посмотрела на Роджера Ходда, по-прежнему сидящего на полу в позе ежика. Этот человек не только был в ужасе, но и, пожалуй, повредился умом. На этот раз после «Дейли пост» раздался дребезжащий смех, и Наоми знала, что скоро, в любую секунду — ох, Господи, ох, Господи, — он вновь заговорит о вкусной конфетке, и содрогнулась при мысли о том, что к ней прикоснутся его руки.
* * *
Когда Минни добралась до лестницы, на первом этаже выстрелили из помповика. Девочка намеревалась бежать вниз. Вместо этого поднялась наверх. На площадку третьего этажа. В студию мамы. Через студию к лестнице черного хода. Оглядываясь, она бы только теряла время, замедляла ход. Она просто молилась и бежала, в надежде, что Бог поможет ей, если она будет помогать себе сама. Удирая со всех ног. Она могла быть быстрее профессора Синявского. Могла сложить два и два, он сам ее научил. Ей восемь лет, ему, возможно, семьдесят, поэтому она должна бегать почти в девять раз быстрее, чем он.
* * *
Дверь отпустила Джона, и Никки обняла его. Она не оглянулась, не хотела видеть оставшегося без лица Престона Нэша или комнату, забрызганную кровью и ошметками мозга.
— Дети, — напомнила она, и они снова поспешили по коридору к парадной лестнице.
Ее темная, примитивная сторона пребывала в отчаянии: это никогда не закончится, природа — языческое чудовище, которое в конце концов пожирает всех, этому безжалостному злу, Погибели на пару с Блэквудом, под силу натравить на ее семью весь мир, то одного, то другого, и так до тех пор, пока зло не восторжествует. Но другая часть, более глубокая, верующая часть, знающая, что воображение может создать что-то из ничего, настаивала на том, что мир — не лабиринт раковых опухолей, что основа у него здоровая и невероятно сложная, а устройство его таково, что любая надежда может сбыться. Если они с Джоном все сделают правильно, то смогут спасти детей, спасутся сами, выберутся из этого чертова дома.
В прихожей она подняла с пола пистолет. Джон поспешил на второй этаж. Никки последовала за ним, осознавая, что по-прежнему ощущает холодок в том месте, где по ее коже скользнул гвоздодер, и по телу пробежала дрожь.
* * *
Однажды, в книге о реальных преступлениях, которую Наоми как-то взяла в руки, когда бродила по книжному магазину, она увидела фотографию убитой девочки. Полицейскую фотографию. Девочки моложе Наоми. Ее изнасиловали. Разбили лицо, искололи ножом. Но страшнее ее глаз Наоми ничего видеть не доводилось. Широко раскрытых, красивых глаз. От одного взгляда на них у нее на глазах навернулись слезы, и она быстро закрыла книгу, поставила на полку и велела себе забыть, что видела это ужасное лицо, эти глаза. Она приложила немало сил, чтобы забыть их, но иногда лицо той убитой девочки приходило к ней во сне, а сейчас, когда она боролась с дверью, возникло перед ее мысленным взором.
Тяжело дыша, издавая какие-то странные звуки, какие-то поскуливания, которые пугали ее саму, потому что так поскуливать мог кто угодно, но только не она, Наоми, девочка рассчитывала-надеялась-молилась, что все может и обойтись, если Роджер Ходд и дальше будет бубнить о том, кто он такой и где работает, не выказывая к ней ни малейшего интереса. Но услышала, что он задвигался, а потом, повернувшись к нему, увидела, что Ходд поднимается с пола.
Она перестала дергать ручку, все равно открыть дверь не удастся, потому что, раз уж Ходд больше не сидел, сжавшись в комок, она не могла позволить себе стоять к нему спиной. Он покачивался. Повторяя говорить нараспев, кто он и где работает, не смотрел ни на нее, ни куда-то еще, но ритм его речитатива изменился, и в голосе появились новые нотки. Жалость к себе и замешательство сменились нетерпением и раздражительностью, и теперь он делал упор на «я»: «Я Роджер Ходд из „Дейли пост“. Я Роджер Ходд из „Дейли пост“»…
* * *
Минни вихрем проскочила четыре лестничных пролета, на первом этаже остановилась у двери на кухню, задержала дыхание, прислушалась. На лестнице царила тишина. Никаких грохочущих шагов. Профессор Синявский — или тварь, которая ранее была профессором, — не спускался следом.
Она посмотрел на следующий лестничный пролет. Все тихо, а потом что-то начало капать на ступени. Красное. Более густое, чем вода. Кровь. Минни посмотрела на потолок над лестницей и увидела длинную линию, разрез на штукатурке, похожий на рану, и из этого разреза, словно из раны, сочилась кровь, будто дом стал живым.
Сердце затрепыхалось. Она говорила себе, что кровь ненастоящая. И видела она эту кровь только потому, что Погибель хотел, чтобы она ее видела. Все это — галлюцинация, вроде тех, которые случались, когда она болела, только сейчас она не лежала на больничной койке с высоченной температурой. А если кровь и настоящая, источник ее — не тело, лежащее на полу второго этажа. Скорее она появилась так же, как появлялись кровавые слезы, какими временами плакала статуя Матери Божьей, что считалось чудом, хотя эта кровь, конечно же, появилась благодаря черной магии. И если бы она позволила себе испугаться этой крови, то тем самым пригласила бы Погибель мучить ее и другими видениями, может, даже чем-то еще более страшным, чем просто видения. Но ее сердце все равно трепыхалось.
Огни на лестнице погасли, в абсолютной темноте капли падали чаще и громче, и она ощутила металлический запах крови. Еще больше напугало ее другое: вдруг звуки капающей крови маскируют шаги какого-то чудовища, приближающегося к ней сверху или снизу. Эта идея родилась не в ее воображении, ее навязывал ей Погибель, потому что паника, поддайся ей Минни, могла рассматриваться как приглашение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});