— Стьюфорт, — сказала она. — Джек Стьюфорт.
— Ну, ладно тебе, — пробормотал он и отвернулся; хоть бы она сейчас не заплакала. В то же время на душе полегчало: значит, в длинную череду бредущих мимо Кайи слюнтяев он никогда не входил.
— Так вот зачем ты использовала моего друга Говарда как прикрытие. Чтобы выследить меня. А потом уже действовать в открытую.
— Мне нужно знать, чем занимается отец Яана, — твердо сказала она.
— Э-э, постой, — начал Джек. Не хватает еще, чтобы она на него давила.
— Точно, как говорил Каплинский — эстонский поэт, помнишь? Я тебе часто читала его стихи. Так вот: стихотворение, говорит он, похоже на прогулку вглубь своей души. Когда я навожу о тебе справки, это сходно с таким стихотворением.
— Тут одна маленькая заковыка: Яан не мой сын.
— Твой.
— Кайя, я знаю, что нет. Знаю наверняка.
— Понятно — ты думаешь, что он не твой сын. Но он твой. Без всякого «возможно». Точно.
— Гм, прости, но ты сама сказала Говарду… Вернее, Говард Давенпорт мне сказал… что Яан безусловно сын… музыканта, который играл на банджо. И любил музыку каджун. Сын твоего мастера по акулам.
Джек глядел в неверную темную глубь распахнутых глаз, не сомневаясь, что перед ним закоренелая, патологическая лгунья.
— Я это сказала со злости.
— На кого?
— На тебя. За то, что подглядывал.
— Я? Подглядывал?!
— Подслушивал, точно шпион. Почему не установил «жучок»? А? — Она покачала головой, глядя, как он хочет прикинуться несправедливо обиженным, а у самого вид до смешного виноватый. — Подглядывать в замочную скважину — как это недостойно и примитивно! Ну да, я тебя заметила. И очень разозлилась.
— Как заметила?
— Поняла, что ты там сидишь. Когда мистер Давенпорт заговорил об отце, его взгляд сразу скользнул к двери. На секунду. И тут я увидела в скважине глаз. Естественно, твой. Чей же еще?
Видя искреннее изумление Джека, она презрительно фыркнула:
— Ты, видно, забыл, где и как я росла? На даче мы часто пели песни. Эстонские песни. Они были под запретом: пропаганда национализма. Ясно? — Он кивнул, но по-прежнему не мог себе это представить. — Прекрасные народные песни. Под запретом. Каждый раз нужно было проверять, что никто не притаился в засаде, не подслушивает нас. И тогда пели, пусть тайком, с опаской, но все-таки пели. Для меня замочная скважина — огромное отверстие. Мне видно все, что творится за ней. Перемена в освещении, тень, движение, звуки. У меня глаз рыси, вот. Понял? Эстонской рыси. Думаешь, я круглая дура? Нам приходилось постоянно быть начеку, читать по лицам и глазам людей. Ведь собственный отец, сестра или дядя могли оказаться шпионами. Или лучший друг. Мы вечно вглядывались в лица. Чтобы вовремя заметить вранье.
Джек онемел. Все его нутро испуганной мокрицей свернулось в тугой узел.
Солнце скрылось за тучей, вода, трава и деревья разом потемнели. В груди тяжелым орудием забухало сердце, началась самая настоящая нервная атака. А причина ей — Яан.
У него есть сын! Он ведь и так был в этом уверен. А сейчас должен взять на себя какие-то обязательства. Джек глубоко вздохнул, но заговорить не успел.
— Ладно, теперь ты знаешь, — заключила Кайя. — Ты — его папа. Без сомнений. Потому что никакого другого не было. У меня свое… достоинство. Я тебя ждала. Писала письма…
— Мы переехали, — невнятно пробормотал Джек.
Он не забыл, как, не читая, рвал письма, которые пересылались на его новый адрес. Кайя снова презрительно покачала головой.
— Послушай, я хочу попытаться… стать отцом. Но не хочу оставлять жену. Милли.
Кайя сосредоточенно вглядывалась в его лицо, будто сомневалась в надежности собственной позиции.
— А как же я? — спросила она.
— Ты?
Она прижала ладони к щекам и рассмеялась, сжимая в пальцах горящую сигарету:
— Чистое безумие, блин!
— В чем безумие?
— Уезжая из Таллинна, ты дал мне неверный номер телефона и адрес. Прокричал что-то, чего я не расслышала, потом замахал рукой, будто отплывал на корабле далеко-далеко. Ты не хотел, чтобы я ехала за тобой, мистер Стьюфорт, но я все-таки поехала.
— Я крикнул, что черкну тебе. Это значит «напишу».
— Очередное фуфло, — отрезала она.
Джек закусил губу, раздираемый досадой и раскаянием. Над догорающей сигаретой вился дымок. Вероятно, словечек типа «фуфло» она нахваталась у преподавателя-американца.
— Я влез в твою жизнь, — забормотал он. — Нарушил твои планы. Испортил все, что мог. Позволь мне хотя бы попросить прощения.
— Я тем не менее продолжала учиться, — будто удивляясь самой себе, сказала она. — Мои родители стали помогать мне с Яаном, года через два, понимаешь? Я изучала русский, французский и английский. В октябре начну работать над докторской диссертацией в университете Вестминстера.
— Ничего себе! — воскликнул Джек, чувствуя смутную тревогу.
— Да, по эстетике русского дореволюционного футуризма. Они, кстати, отвергли символизм ради фонетической формы — чистейшая лингвистика. Музыка языка, то самое, что поэты опасались использовать, потому что это, понимаешь… это как скрип при шлифовке…
— Режет ухо?
— Да-да, режет. Невероятно! Представь: чистокровная эстонка изучает русских футуристов! Вот она, интеграция. В ней есть великодушие, готовность прощать. Она только чуточку запоздала. Я была год замужем. За парнем по фамилии Крон, он финский эстонец. Строил супермаркет на Хааремаа. Но я его бросила. Он влез в очень грязное дело. Я этого не знала. Не наркотики, не девочки и тому подобная гадость, а финансы. Может, отмывал деньги? Его отправили назад в Финляндию.
Она снова глубоко затянулась и несколько мгновений не выпускала дым. Ее рассказ произвел на Джека большое впечатление. Ей удалось повидать куда больше, чем ему. Трудно даже представить себе, чего и сколько она навидалась. А мистер Крон? Плечистый мордатый финн с вульгарно ярким галстуком?..
— Почему ты оставила его фамилию?
— Несколько месяцев я все же была счастлива.
— Молодец, что сумела заняться наукой.
А с мистером Миддлтоном она была счастлива всего несколько дней. Десять, наверно, не больше. В ушах зазвенел тоненький голосок: Я плачу слишком дорогую цену. Что я такого сделал? Всего-навсего с ней переспал. Мысленно отмахнувшись, Джек поставил локти на колени и подался вперед. Лавка опять качнулась. Черт, попробуй тут сосредоточиться, с досадой подумал он.
— В жизни обязательно бывает что-то хорошее, — промолвила она.