те знают!» — имитируя угрожающий тон, произнес Вадим, но тут же добавил: — Но твой вопрос не так наивен, как кажется. Откуда они знают? Я думаю, что, едва затеялась эта кампания с музыкой Вигдарова, они стали быстро искать, кто он, этот композитор, где он и кому принадлежит, какой организации. И скоро вышли на минпросвещения и на школу. И сверху команда — уволить.
Ахилл удовлетворенно кивнул. Его предположения сбылись: уволили, не дожидаясь, пока он подаст заявление об уходе.
— Бедный Фаликовский, — сказал он. — Какие моральные муки он должен испытывать!
— Ничего, перебьется, — махнул рукой Вадим. — Ведь у него есть самооправдание: подчиняясь начальству и жертвуя тобой, он спасает школу в целом. Но, я думаю, он хорошо понимает, что не надолго. Помяни мое слово, разгонят скоро всех.
Послышался звонок на перемену.
— Вот что, времени мало, Ахилл, тебе скоро идти к ребятам, — торопливо сказал Вадим и еще больше понизил голос. — Не знаю, хорошо ли ты представляешь положение. На мой взгляд, есть все признаки того, что твоей персоной заняты гебисты.
— Ага. Настолько заняты, что у меня два дня дежурила «Волга».
— Ах вот как! Поздравляю. Милости прошу к нашему шалашу! — невесело сказал Вадим. — И вы удостоились, сэр. Это может быть серьезно. Время сейчас плохое. Похоже, что взялись громить группу «Хельсинки». И под горячую руку все может случиться.
«Майя», — тревожно стукнуло у Ахилла где-то внутри. Она сказала — «самиздат», «еврейское» и, как бы нехотя, «и кое-что еще» — это и есть то, о чем говорит Вадим. Боль, нывшая в голове, вдруг подскочила, будто тяжелый железный шар, изнутри ударивший в череп.
— Поэтому я хочу сказать тебе вот что, — продолжил Вадим. — Мы, кажется, можем быть откровенны в этих делах. Если что-то вдруг понадобится — сообщай. Я, как ты понимаешь, связан с людьми. Оставаться в этих условиях одному очень опасно. Сцапают — и никто не узнает.
— Боюсь, напротив: не захотели бы сделать из меня общественное пугало.
— И это не исключено. Тогда тем более нужно, чтобы ты был под защитой своих. Под защитой гласности — и здесь, и на Западе.
— Спасибо, Вадим.
— Теперь слушай. Ребятки там, в классе, что-то, конечно, затеяли. Какую-то демонстрацию. Когда я им посоветовал быть поосторожнее, мне ответили, что они не идиоты, во-первых, и не враги нашему Ахиллу, во-вторых. Но вообще-то, имей в виду, от них можно всего ожидать.
— Уж это так, а не иначе, — с удовольствием констатировал Ахилл. — У нас тут не заперто? — указал он на дверь, ведущую за перегородку, в его комнатку.
— Нет, конечно. Как всегда. Ты там, в своей конуре, не шуми. Эти двое стоят как раз за стеной. И дверь из комнаты в класс открывай аккуратно, — сам понимаешь, лучше будет, если ты войдешь к ребятам до того, как эта парочка тебя услышит. Ну, счастливо!
Минуты две Ахилл провел в своей комнате, массируя больную голову, бесцельно блуждая взглядом по полкам и шкафам с аппаратурой, инструментами, книгами — со всем тем богатством и барахлом, которое тут у него скопилось за несколько лет. Что со всем этим будет, когда он уйдет? Кто придет сюда после него? Или школу разгонят, и все исчезнет, пропадет вместе с нею? «Подлость. Подлые, подлые!» — сжимая зубы и непроизвольно шевеля губами, произносил он про себя. Раздался звонок с перемены.
Выпрямившись, Ахилл шагнул к классу. Все разом встали. Ахилл не удержался от обычного отвратительного взгляда на дверь (сейчас этот взгляд был, однако, оправдан): классная дверь была плотно закрыта, сквозь ручку ее проходила нога деревянного стула, — того, чье место было перед столом учителя.
Пропело до первой октавы. У клавиатуры стоял Маронов. Правый кулак его был крепко сжат и выдвинут вперед на уровне груди, — он будто хотел ударить кого-то, — но эта сжатая кисть означала, что хор должен петь унисонную тонику до, — Славик взмахнул резко левой рукой, и
Да здра-ав! — ству-ет наш! у-чи-и! — тель
— запели ребята стройно, торжественно, будто кант Петровских времен, вернулись к повтору — Да здра-ав!.. — но вдруг резкий стук вмешался в хор, это стул задергался в ручке сотрясаемой снаружи двери, Ахилл посмотрел в дверное окошко, там маячили лица начальства, он сделал жест, — мол, ничем не могу я помочь, урок у меня, правило мое вы знаете, если дети поют, — никаких помех, никто не смеет прервать их творчество, они в этот миг живут в музыке, и недопустимо мешать этой хрупкой жизни, тут нервы, психика, все очень тонко, чуть не так — и срыв, согласны? А меж тем Маронов левую ладонь поднял чуть выше правой, раскрытые ее пальцы вытянул горизонтально, и левая половина класса запела на терцию выше, так что дальнейшие фразы куплета звучали уже двухголосно:
Да здравствует наш предводитель —
Великий герой Ахилл!
Вот негодяи! Это что-то новое! В классе его положено звать Михаил Ильич. Однако, похоже, теперь и школьный учитель Ахилл становится эпосом…
Вышла к доске и встала рядом с Ахиллом девочка, Света Боброва — по кличке Бобер, конечно, так звали ее за фамилию и за то, что стригла жесткие волосы коротко, бобриком, как «панка» — была она у Ахилла самой способной после Славки, — Света отсекла полкласса резким взмахом, вторым решительным жестом показала Славке, чтобы вел свою только, правую половину, и тут же подала знак левой части класса — ладонью, поставленной к ним открыто вперед и чуть вверх, — подала им ре, и сразу же определились два разных полухора, поющих контрапунктно и то сходясь в классически верной гармонии, то расходясь в диссонансах, в которых слышались дикость, угроза и стиснутый в ритмы разгул:
Бездарный тиран Агамемнон!
Бездарный тиран Агамемнон!
— так спели они раз и другой, продолжили затем на громком форте:
Да сгинет в позоре безмерном
— и тут-то оба дирижера взмахами рук ли — крыл — хитонов в полете, — будто посланцы карающего Зевса, вселили в голоса зло мести и проклятья, — и громко изверглось из множества юных глоток:
Бездар! — ный — тиран! — Ста-ли-нист!!!
Пауза — и в лучших традициях строгой трехчастной формы они повторили первый куплет — об их учителе и предводителе, о великом герое Ахилле. И стихли, стоя у парт. Ахилл сделал три вежливо легких хлопка, и каждый болезненно простучал в его голове. И тут они сорвались: