Читать интересную книгу История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

Выбор в качестве центральной положительной фигуры романа образа героя — авантюриста, поглощенного мыслью о личном возвышении и успехе, или «чувствительного» героя карамзинистов ограничивал моральный и интеллектуальный кругозор романиста. Для создания романа, который раскрывал бы драматическую и сложную картину реальных общественных противоречий и общественной борьбы, был нужен образ нового героя с широким моральным и интеллектуальным горизонтом, с умом и сердцем, способными отзываться на больные вопросы своего времени.

Первыми опытами разработки подобного нового типа героя стали русская романтическая лирика и романтическая поэма 10–20–х годов. Историческая задача следующего периода состояла в том, чтобы перенести достижения Жуковского, Пушкина, Грибоедова, поэтов — декабристов, выразивших средствами лирики, поэмы, драмы образ передовой мыслящей и чувствующей личности своей эпохи, в сферу художественной прозы и прежде всего в сферу романа и повести.

Эту труднейшую задачу, стоявшую перед русским романом второй четверти XIX века, впервые гениально разрешил Пушкин методами своего уже не романтического, а реалистического искусства. В лице Онегина, Ленского, Татьяны Пушкин создал образы таких героев романа, которые впитали в себя всю драматическую сложность и богатство внутренней жизни, свойственные образам романтической лирики, поэм Пушкина и других русских поэтов — романтиков 10–20–х годов. Вместе с тем в отличие от пушкинской лирики и романтических поэм в «Онегине» характеры современных поэту героев с богатыми интеллектуальными запросами и сложным внутренним миром становятся для него предметом глубокого социально — исторического анализа. Характеры эти воспринимаются в тесной связи со всей картиной окружающего их русского общества, являются ее органической частью; анализ их помогает поэту выявить общие исторические тенденции развития своей страны и народа.

Значение различных опытов русских романтиков 20–х и 30–х годов в области художественной прозы определяется прежде всего тем, что, так же как и Пушкин, они стремились перенести из поэмы и трагедии в прозаические повествовательные жанры образ передовой, мыслящей и чувствующей личности. Это давало повествователям — романтикам возможность сделать центром сюжетного развития повести и романа не пеструю историю авантюрных «похождений» героя, как это было в нравоописательном романе предшествующей поры, а конфликт передовой личности с обществом, трагедию ее духовных порывов и исканий. Таким образом, в истории русской повествовательной прозы проза романтиков была важным поворотным моментом на пути от романа, построенного в виде цепи приключений и неожиданных сюжетных сцеплений, к роману с драматически выразительными и сложными сюжетными коллизиями, насыщенными философской мыслью, с коллизиями, отражающими подлинную сложность и драматизм современной писателю общественной жизни.

Однако опыты романтиков 20–30–х годов в области повествовательной прозы и в особенности в жанре романа не только раскрыли сильные и плодотворные стороны романтического художественного метода, но и показали отчетливо его исторические границы.

Сконцентрировав свое внимание по преимуществу на конфликте передовой личности с обществом, ее духовных исканиях и разочарованиях, романтики 20–30–х годов не умели вскрыть глубокие социально — исторические основы этого конфликта. Личность и общество, идеальные духовные порывы передового мыслящего человека и неудовлетворяющая его «низменная» действительность в изображении повествователей — романтиков превратились в отвлеченные, извечные противоположности. Отрыв передовой личности и ее духовного мира от породившей их социальной действительности, неумение представить личность и окружающее ее общество в их единстве и подлинной диалектической взаимосвязи ограничивали художественный кругозор повествователей — романтиков. Внеисторическое, метафизическое представление о взаимоотношениях личности и общества мешало повествователям — романтикам дать глубокий социально — исторический анализ образа современной им передовой личности, раскрыть единство ее психологии с «временем», как это впервые удалось в русском романе Пушкину и Лермонтову. И это же отвлеченное представление мешало романтикам широко обрисовать условия жизни и реальный облик рядовых представителей общества, окружающих главных героев, той «толпы» «обыкновенных» людей, которая (по определению Белинского) стала главным объектом художественного наблюдения для Гоголя и писателей «натуральной» школы 40–х годов (X, 294). Исторически обусловленный, драматически сложный, многообразный по своим проявлениям конфликт между современной им передовой личностью и дворянско — крепостническим обществом под пером повествователей — романтиков превращался в неизменный в своей основе, вечный «раздор» личности и общества, «мечты» и «существенности». Это неизбежно накладывало на повествовательную прозу романтиков, посвященную темам современной жизни, печать однообразия, заставляло их мысль вращаться здесь в кругу одних и тех же, постоянно повторяющихся конфликтов и сюжетных ситуаций, не давая возможности создать большое, широкое по охвату жизни художественное полотно, как это в известной мере удалось романистам- романтикам в области исторического повествования. В этом причина господства поэмы и повести над романом на современную тему в творчестве русских романтиков 20–х и 30–х годов. И в этом же, вероятно, конечная причина того, что большая часть их романов на темы современности, несмотря на обилие планов и творческих замыслов, остались незавершенными.

Один из наиболее ранних, известных нам замыслов романа о современном молодом поколении, возникших в первые годы после восстания декабристов, — незаконченный роман Д. В. Веневитинова «Владимир Па- ренский» (1826–1829). По словам близко осведомленного современника, «роман сей был главным предметом мыслей Д. Веневитинова в последние месяцы его кратковременной жизни».[368] Начальные страницы романа были опубликованы после смерти Веневитинова в альманахе «Северные цветы» на 1829 год; с общим же планом его нас знакомит предисловие издателя к посмертному изданию прозы Веневитинова.[369] Герой Веневитинова — сын одного из «знатнейших» польских панов, богато одаренный молодой человек, обуреваемый жаждой познания и могучими страстями, но раздвоенный и душевно надломленный. Вступив в жизнь с пылким сердцем и горячим интересом к науке, он кончает ее опустошенный, сгибающийся под бременем своих преступлений, полный безверия и мучительного скептицизма. Замысел романа отразил философские интересы Веневитинова и вместе с тем идейный кризис, который Веневитинов и близкий ему круг московской дворянской молодежи переживал после поражения декабристов. Конфликт между мыслящей личностью и обществом переносится здесь из конкретной сферы социальных отношений в более отвлеченную сферу внутренних борений добра и зла в сознании одинокой выдающейся личности.

Так же как «Владимир Паренский», не был завершен задуманный спустя несколько лет роман другого бывшего «любомудра» И. В. Киреевского «Две жизни» (1831–1832). Роман этот писался до того, как к концу 30–х годов определилось славянофильское направление взглядов Киреевского; он предназначался для издававшегося молодым Киреевским журнала «Европеец» (1832), запрещенного цензурой после выхода первых двух номеров. В опубликованных Киреевским в 1834 году двух первых главах романа кратко очерчены характеры его обоих главных героев: умного, критически настроенного по отношению к дворянской Москве Вронского, «который недавно возвратился из чужих краев, с еще свежими воспоминаниями и с несчастною охотою сравнивать», и одной из «замечательных» по уровню своих интересов и образованию русских девушек, Софьи Вельской.[370]

Роман Киреевского «Две жизни» вызвал одну из наиболее принципиальных и интересных в русской литературе первой половины XIX века дискуссий, посвященных вопросам о судьбах романа. Отражение этой замечательной дискуссии мы находим в письмах Е. А. Баратынского к И. В. Киреевскому 1831 года. В связи с размышлениями над жанром романа, вызванными сообщением о замыслах Киреевского, Баратынский высказал здесь свое глубоко примечательное суждение о задачах, поставленных историей перед романистом начала XIX века: «Все прежние романисты неудовлетворительны для нашего времени по той причине, что все они придерживались какой‑нибудь системы. Одни — спиритуалисты.

другие — материалисты. Одни выражают только физические явления че ловеческой природы, другие видят только ее духовность. Нужно соединить оба рода в одном. Написать роман эклектический, где бы человек выражался и тем, и другим образом. Хотя всё сказано, но всё сказано порознь. Сблизив явления, мы представим их в новом порядке, в новом свете».[371]