Доктор Райнхарт вынимает трубку изо рта и выдыхает полную грудь чистого воздуха.
— Но если я правильно вас поняла, доктор Дарт, — говорит миссис В., — вы говорите, что у доктора Райнхарта форма психического расстройства, которая обычно требует госпитализации.
— Нет, не совсем, — говорит пылкий доктор Дарт. — Видите ли, доктор Райнхарт есть своего рода неудачник от шизофрении, если позволите мне такой неологизм. Его религия разрешила ему делать то, на что не способно большинство шизофреников: она оправдывает и соединяет его расщепленную личность. Без своей религии Жребия он был бы лишь безнадежно говорливый маньяк. С ней он может функционировать, — конечно, функционировать как цельный, шизофреничный неудачник, но всё же функционировать.
— Я нахожу, что его молчание сегодня бессмысленно, оскорбительно и представляет собой пример бегства от действительности, — говорит раввин Фишман.
— Он боится оказаться лицом к лицу с… хм-м… американскими людьми из-за чудовищности его… хм-м… греха, — говорит отец Вулф. — Он не может дать правдивого ответа.
— Доктор Райнхарт, вы хотите ответить на эти обвинения? — спрашивает миссис Виплтон.
[Камера показывает Р., он медленно вынимает изо рта трубку и по-прежнему смотрит на зрителя.]
— Да, — говорит он.
Молчание. Пять секунд, десять. Пятнадцать.
— Но как?
Мы видим, как доктор Райнхарт во второй раз наклоняется, трет в руках и бросает кубик на стол рядом с нетронутой чашкой коричневой жидкости. Крупным планом результат: двойка. Без всякого выражения Р. возвращается в свою благожелательную безмятежность, которая струится от него к зрителям у телеэкранов.
Раввин Фишман начинает говорить, и на экране появляется его лицо.
— Это и есть тот самый род слабоумия, который привлекает тысячи? Это выше моего понимания. Люди умирают от голода в Индии, страдают во Вьетнаме, у наших черных братьев по-прежнему есть законные претензии, а этот человек, доктор, заметьте, попыхивает здесь незажженной трубкой и играет с кубиками. Как Нерон играл на лютне, когда горел Рим.
— Он… э-э… хуже, раввин, — говорит отец Вулф. — Нерон впоследствии отстроил Рим. Этот человек умеет только разрушать.
Говорит доктор Дарт:
— Отчужденный шизоид воспринимает и себя, и других как объекты и не способен устанавливать отношения с другими людьми, кроме как с точки зрения мира его фантазий.
— А мы не в мире его фантазий? — спрашивает миссис В.
— Мы в нем. Он думает, что своим молчанием манипулирует нами.
— Как мы можем его остановить?
— Храня молчание.
— О.
Говорит раввин Фишман:
— Может быть, нам стоит поговорить о чем-то другом, миссис Виплтон. Не могу видеть, как ваша прекрасная программа губится полоумным.
[Доктор Райнхарт появляется и остается на экране в течение всего следующего эпизода, его глаза и трубка нацелены на зрителя.]
— О, благодарю вас, раввин Фишман, за вашу чуткость. Но думаю, мы должны попытаться проанализировать религию доктора Райнхарта. Спонсор заплатил именно за это.
— Заметьте, у него нет тика, — доктор Д.
— Что это значит? — раввин Ф.
— Он не нервничает.
— О.
— Я бы хотел ответить на ваш второй вопрос, миссис Виплтон. [отец В.]
— Э-э-э… на какой именно?
— Второй вопрос можно сформулировать таким образом: «Боже мой, наверное, мы должны обсудить, почему религия Жребия привлекает некоторых людей».
— О да.
— Могу я ответить сейчас?
— О да, пожалуйста. Продолжайте. Обвиняющий голос отца Вулфа резко звучит с экрана, с которого смотрит доктор Райнхарт:
— Дьявол всегда искушал людей через яркие личины… э-э… посредством хлеба и зрелищ… э-э-э… и пустых обещаний… хм. Я думаю…
— Вот интересно, а если он никогда не выйдет из этого состояния? — перебивает раввин Фишман.
— Прошу прощения! Я говорю, [отец Вулф].
— О, он из него выйдет, — говорит доктор Дарт. — Постоянный кататоник выглядит более напряженным, но менее настороженным. Райнхарт же, очевидно, просто притворяется.
— Как людей может интересовать такая чушь? — спросил раввин Фишман.
— Я полагаю, он не всегда такой, не так ли? — спрашивает миссис Виплтон.
Говорит отец Вулф:
— Перед тем как мы вышли в эфир, он довольно мило поговорил со мной, но ему не удалось меня одурачить. Я знал, что это всего лишь… э-э… хм… уловка.
— Доктор Дарт, может быть, вы хотели бы прокомментировать, чем религия Жребия привлекает своих последователей, — говорит миссис В.
— Смотрите, он опять выдыхает, — говорит раввин Фишман.
— Не обращайте на него внимания, — говорит доктор Дарт, — мы ему подыгрываем.
Говорит отец Вулф:
— Миссис Виплтон, я должен обратить ваше внимание, что вначале вы попросили меня ответить на этот вопрос и что доктор Дарт грубо меня перебил, прежде чем я успел закончить.
[Тишина. Теперь на экране миссис Виплтон. Открыв от изумления рот, она смотрит вправо.]
— О Боже, — говорит она.
— Господи Иисусе, — раздается за кадром голос кого-то из участников.
[Грохот, два или три женских вопля в зрительном зале.]
— Что, черт возьми, происходит?
— ОСТАНОВИТЕ ИХ! [Бам!]
Мы видим миссис Виплтон, по-прежнему с открытым ртом, она поднимается и нервно крутит в руках микрофон. Пытается улыбнуться:
— Уважаемая публика, будьте добры…
— А-а-а-ааааааааааааххх… — долгий крик.
— Заткните ее!
[Камера резко отъезжает и дает общий план зрительного зала. Останавливается на двух вооруженных мужчинах, один белый, другой негр; они стоят у дверей в конце зала, один что-то высматривает, другой бросает гневные взгляды на публику. Затем, по неясным причинам, камера возвращается к доктору Райнхарту; он вынимает изо рта трубку, выдыхает воздух и возвращает трубку в рот, чтобы продолжить ее жевать.]
— Бобби взял лифты?
— Мы в эфире?
[Бах, бах-ба-бах.]
— А если они взяли Бобби?
— Оставайтесь на местах! Оставайтесь на местах или мы будем стрелять!
— Мы в эфире?
— Пойди, спроси Эрика, что…
Бам-бам-бам-бам-бам.
— Осторожно!!
[Снова грохочут выстрелы, Райнхарт исчезает с экрана, сменившись вооруженным мужчиной; он падает [хватаясь за живот]. Двое мужчин с пистолетами стреляют куда-то мимо публики. Один из них со стоном падает. Другой прекращает стрелять, но продолжает всматриваться во что-то.]
— Мы в эфире? — раздается опять мужской голос.
[Добродушное лицо доктора Райнхарта вновь появляется на домашнем экране. Но не по центру, поскольку камера, которая случайно наведена на него и случайно передает изображение в эфир, брошена оператором. Теперь он сидит тихо среди публики, пытаясь выглядеть естественно, но поскольку все остальные зрители в ужасе, он заметен, как голый на похоронах.]
— Так, Чарли, наводи свою камеру сюда; наши парни в аппаратной сделают остальное.
— Где Малколм? Он собирался представить Артуро.
— У него… у него…
— О. Да.
— Леди и джентльмены, Артуро Икс.
С экрана по-прежнему смотрит доктор Райнхарт.
— Я в эфире? — слышится чей-то голос.
— Он в эфире?
Доктор Райнхарт выдыхает.
— Где Эрик?
— Да что с вами, парни, черт возьми? — кричит кто-то.
[Камера перемещается на сплетенные ноги раввина Фишмана, а затем на Артуро Икс, он напряжен, стоит спиной к камере и смотрит в сторону аппаратной.]
— Ты в эфире, — раздается приглушенный крик. Артуро разворачивается к камере.
— Черные братья и белые ублюдки мира… Вокруг его шеи возникает рука в серой фланели и белая кисть; вплотную за лицом Артуро видно лицо доктора Дарта.
— Брось пистолет, ты, или я пристрелю этого человека, — говорит доктор Дарт кому-то справа.
— В аппаратной, ты! — кричит доктор Дарт. — Ты! Брось пистолет и выходи с поднятыми руками.
Лицо Артуро становится не таким напряженным, и зритель замечает, что доктор Дарт выглядит так, словно душат его. Мы видим длинную руку в черном костюме и громадную белую кисть, крепко охватившую его шею, а рядом с лицом доктора Дарта появляется лицо доктора Райнхарта, он по-прежнему с трубкой во рту и смотрит доброжелательно. Артуро вырывается из рук Дарта, и зритель видит в другой руке доктора Райнхарта пистолет, который утыкается доктору Дарту в бок.
— Куда мне стрелять? — слышится голос за кадром.
— Стреляй в меня, — говорит Артуро.
[Камера медленно переходит от спокойной борцовской позы двух психологов, скользит по полным ужаса и замешательства лицам миссис Виплтон и раввина Фишмана, по опустевшему стулу отца Вулфа и останавливается на Артуро, он всё еще тяжело дышит, но смотрит в камеру пристально и искренне.]
— Черные ублюдки и белые братья мира… — начинает Артуро. По его лицу пробегает страдальческое, недоуменное выражение. Он говорит: — Черные братья и белые ублюдки мира, сегодня мы захватили эту телепрограмму, чтобы донести до вас некоторые истины, которых вам не скажут ни в одной программе, разве что под дулом пистолета. Черный человек…