— Ты всегда все делала мне наперекор! — сказал он в ярости.
— Я бы с удовольствием делала все с тобой и для тебя. Но почему это мешает мне смотреть правде в лицо?
— Потому что это ложь, ложь, и ты, чей долг быть на моей стороне, сделала все, чтобы посеять семена этой лжи.
— В таком случае, я виновна в ереси, — сказала я.
Он повернулся и покинул меня. Довольно странно, но меня перестало волновать, что между нами нет больше любви.
В свой следующий визит в Кейсман-корт я увидела, что комната матушки Солтер чисто прибрана. На столике у постели стояли питье и мази, которые приготовила моя матушка. Она была взволнована и исполнена сознания важности своего дела. Она суетилась вокруг старухи так, словно та была малым ребенком, и это, казалось, забавляло матушку Солтер.
Конечно, старуха умирала. Она знала это, и ее радовало, что последние часы ей суждено провести в богатом доме.
Матушка рассказала мне, что больная поделилась с нею своими знаниями о растениях, полезных и вредных. Она не позволила матушке ничего записать, возможно потому, что сама писать не умела и считала, что в знаках, сделанных на бумаге, есть что-то плохое.
Но у моей матери была хорошая память на то, что ее интересовало. Я уверена, что полученные знания были щедрой платой за все, что она сделала для матушки Солтер. Но было здесь и другое. Обладала ли старуха властью благословлять или проклинать, не знаю, но моя мать совсем оправилась от горя и, пока старуха Солтер жила в ее доме, я слышала, как моя матушка все время что-то напевает.
За два или три дня до смерти матушки Солтер я пришла навестить ее, и мы побеседовали наедине. Я спросила у нее о рождении Бруно.
— Вы знаете, — сказала я, — что он верит в то, что обладает особой властью. Он не поверил истории, рассказанной монахом и Кезаей.
— Да, он этому не поверил. И у него есть особая власть. Посмотри на то, что он сделал. Он сам построил мир вокруг себя. Разве мог бы это сделать обычный человек?
— Значит, Кезая солгала?
Матушка Солтер засмеялась своим кудахтающим смехом.
— Во всех нас есть особая власть. Мы должны ее просто найти. Мой отец был дровосеком. По правде говоря, я была седьмым ребенком, моя мать говорила, что и она была седьмым ребенком в семье. Я сказала себе, что во мне есть нечто особенное, и так оно и было. Я изучала растения. Не было цветка, листа или почки, которых бы я не знала. И я их все опробовала, а потом пошла к старухе, которую считали ведьмой, она многому научила меня. Так я и стала колдуньей. Мы все могли бы быть колдунами.
— А Бруно?
— Он — сын моей Кезаи.
— И это правда, что в рождественские ясли его положил монах?
— Правда. Это придумала я. Кезая ждала ребенка. Что стало бы с этим ребенком? Мальчик или девочка, будущий ребенок Кезаи, стал бы слугой или служанкой, не способными ни читать, ни писать. А я всегда знала, как это важно. В этом есть своя сила… То, что написано, может быть прочитано. Но при всей моей мудрости я не умела ни читать, ни писать. И Кезая тоже. А мой правнук должен был уметь. Вот чего я хотела. Монаха не нужно обвинять, Кезаю тоже. Она сделала то, что было естественно для нее, а он не посмел меня ослушаться. Я придумала план, а они его выполнили. Мой правнук, лежащий в рождественских яслях, — и ничего мудрее нельзя было придумать. Если бы не пришел Уинвер, мой правнук стал бы аббатом, мудрым человеком и чудотворцем, потому что во всех нас есть особая сила, но только сначала мы должны узнать о том, что обладаем этой силой, а потом использовать ее.
— Вы подтвердили то, во что я всегда верила. Бруно ненавидит меня за то, что я знаю тайну его рождения.
— Его гордость погубит его. В нем есть величие, но есть и слабость. А если его слабость больше, чем его сила, то он обречен.
— Следует ли мне притворяться, что я верю ему? Была ли я не права, дав ему понять, что знаю истину?
— Нет, — сказала старуха. — Будь верна себе, девочка.
— Должна ли я попытаться заставить его принять правду?
— Если бы он смог сделать это, он был бы спасен. Ибо гордыня его велика. Я хорошо знаю его, хотя видела только раз с тех пор, как он был младенцем. Но Хани рассказывала о нем. Она рассказывала мне все… о вас обоих. Теперь я вот что скажу тебе. Совершенный монахом грех давил на него тяжким грузом. Единственное, что могло дать ему надежду на спасение, — это написать исповедь. Он умел хорошо писать. Он приходил ко мне в лес время от времени, нарушая законы Аббатства, но это были не мои законы, а я должна была думать о своем правнуке. Поэтому я велела Амброузу навещать меня, что он и делал. Он показал мне раны на теле, которые нанес, мучая себя. Показал мне власяницу, которую носил. Его мучил грех. И он написал исповедь и спрятал так, чтобы никто не нашел ее.
— Где эта исповедь?
— Она спрятана в его келье. Найди ее. Сохрани и покажи Бруно. Она послужит тебе доказательством. Скажи ему, что он должен быть верен себе. Он умный и обладает большой силой. Без лжи он сможет возвеличиться еще больше. Если ты поможешь преодолеть ему гордыню, которая погубит его.
— Я поищу эту исповедь, — сказала я, — и если найду ее, то покажу Бруно и передам ему ваши слова. Старуха кивнула.
— Я желаю ему добра, — промолвила она. — Он — моя плоть и кровь. Расскажи ему, что я так и сказала. Расскажи ему, что он может стать великим, если сможет преодолеть свою слабость.
Наш разговор был прерван матушкой, которая ворвалась в комнату и заявила, что я замучила ее больную.
Через несколько дней матушка Солтер умерла. Моя мать посадила на ее могиле цветы и ухаживала за ними.
ИСПОВЕДЬ МОНАХА
Раньше я старалась избегать строения, где располагались кельи монахов. В нем было что-то еще более жуткое, чем во всей остальной необитаемой части Аббатства. Хотя к этому времени часть зданий была снесена, часть перестроена, кельи оставались нетронутыми.
После признания матушки Солтер я стала часто ходить туда. Я хотела найти исповедь, которую, по словам старухи, там спрятал Амброуз. Если бы мне удалось найти рукопись и показать ее Бруно, ему пришлось бы посмотреть правде в лицо. И так же, как и матушка Солтер, я понимала, что, пока он не примет эту правду, я не смогу уважать его.
«Было ли это правдой?»— спрашивала я себя. Как трудно понять, что движет человеком! Желала ли я сказать: «Смотри, я права»? Или же я действительно желала помочь ему?
Если же он признает то, что он родился таким же, как и другие, постарается ли он после этого развеять миф о себе? Захочет ли он построить свою жизнь на твердом основании правды?
Я не знала, так как не понимала ни Бруно, ни своих чувств к нему. Я была околдована историей о его чудесном появлении на свет. В брак я вступила восторженной девушкой, но он не принес мне счастья, за исключением того, что подарил мне Кэтрин.