— Вам угодно, чтобы я отправил в эту опасную экспедицию свою единственную дочь? — спросил Валер. — Зная, что в ней нет ни золотника осторожности, зато три с половиной пуда упрямства и азарта?
— Вы вправе отказаться.
— И я отказываюсь.
— Пусть так.
Больше Андрей не сказал Валеру ни слова. Он уже продумывал, как обезопасить Машу. Но знать бы точно, куда ее отправлять!
— Еремей Павлович! — позвал он. — Одеваться! И вели Тимошке закладывать лошадей.
В трактире Андрея уже ждал Скапен-Лукашка. Был он угрюм и недоволен собой — охотники упустили Позднякову. Она скрылась из своего дома, переодетая в шубу какой-то из приживалок, уехала на извозчике.
— У Венецкой не появлялась? У Копьева?
— Сдается, нет.
— Не хнычь. Продолжайте следить и дальше. Я же съезжу на Гончарную и вскоре вернусь…
Граве, узнав, что в Пасхальную ночь может потребоваться его помощь, внезапно обрадовался.
— Выходит, я в такую ночь буду в церкви? Соломин, это знак!
— Ты веришь в знаки?
— Поверишь тут… Может, Господь простил меня, если так все получилось? И можно будет… — Граве прислушался. — Эрнест идет, будь он неладен! — и доктор, перейдя на немецкий, заговорил о необходимости постельного режима.
Вернувшись в трактир, Андрей узнал такую новость: Василиса с Дедкой переругались насмерть, сквозь двойные оконные рамы слышно было, как она на него орет.
— Вот и замечательно! Вовремя мы ей пропажу вернули, — сказал Андрей. — Сейчас, после того как она Евгении побрякушками поклонилась, ей уступать бразды правления Дедке вовсе не с руки. Теперь слушайте меня, молодцы. Больше по дворам возле Василисина дома не болтаться, следить с чердака, быть наготове. Недоставало только ее в последний миг спугнуть. Я поеду к господину Венецкому, уговорюсь с ним — статочно, потребуются верховые лошади.
— А с госпожой Поздняковой как быть? — спросил Скапен-Лукашка. — И с той, в мужском платье?
— Есть у меня подозрение, что до Пасхи Позднякова не покажется. Может, сбежала вообще с перепугу в какой-нибудь Иркутск, — подумав, ответил Андрей. — Может, получила известие от дочери и выехала ей навстречу. Смотреть же надо за Копьевым. И тщательно! Что же касается Евгении — наблюдать издали, и ежели она куда поедет — то по возможности преследовать незаметно. Я уговорюсь с господином Валером — его извозчик будет у нас на подхвате…
И безмолвно Андрей выругал себя за то, что даже во время армейской службы, когда развлечений мало или вовсе никаких, не выучился порядочно играть в шахматы. Многие офицеры ими баловались, а он все новые книжки норовил раздобыть. А теперь вот и держи в голове все эти ниточки, веревочки и взаимосвязи! Шахматист-то таким умственным играм навычен.
* * *
Субботний вечер наступил.
В церкви перед службой было полно народа — прихожане святили крашеные яйца, куличи, пасхи, даже яблоки. Припасы несли в корзинках, укрытые салфетками и полотенцами, в самом храме, выставив их на скамейки, женщины безмолвно выхвалялись одна пред другой красотой своего кулинарного рукоделия, сочным цветом яиц. Соседки, в иное время потчевавшие друг дружку яростной бранью, благостно помогали теперь друг дружке зажечь высокие тонкие свечи и воткнуть их в куличи. Тут же были и дети — совсем маленьких принесли, чтобы они хоть так приобщились к празднику, брать их на ночную службу было просто невозможно, а тем, что постарше, очень нравилась теснота и суета вокруг припасов.
Андрей, сидя в возке, еще раз перебирал в памяти, все ли сделано, всюду ли расставлены часовые. Но при этом он испытывал неловкость — в этот вечер следовало помышлять не о дурном и гадком. Андрей знал дивную особенность вечера — казалось бы, и Великий пост, и каша на воде, и думай о Страстях Господних, и плачь о своих грехах, но уже просыпается в душе радость, и ничего ты с ней не поделаешь. Так бывало всегда, только не сегодня. Отменная встреча Пасхальной ночи, Святой ночи — с заряженным пистолетом в руке и готовностью в душе — стрелять и убивать! Он не исповедался и не причастился — не до того было, чтобы вдумчиво готовиться к исповеди, и мало хорошего мог он на ней сказать.
Так что, сидя в возке, Андрей думал, что все справедливо — недостоин он того, чтобы в этом году быть вместе со всеми в храме Божьем. Охотники — достойны, потому что за их дела он, Андрей, перед Богом в ответе. Граве — достоин, потому что возвращается, словно блудный сын из долгого странствия, блудного сына Господь не отвергнет. А капитан Соломин? Соломин отгородился от небес крышей старого, чуть живого возка. Думает — если не смотрят на него в церкви святые образа, так и никто его не видит, как он сам никого не видит. Однако есть крест на груди. И еще кое-что есть! Святой Георгий Победоносец, «царь на коне»! Надо же, пришел на память…
Барахтаясь в тесном возке, Андрей обшарил все настенные суконные карманы, в которых какого только добра не нашлось — нестираные полотенца, пустые бутылки, кружки, старая щетка для одежды, сломанные гребешки… И сквозь все это нужно было прокопаться до дна, чтобы нашарить мелкую монетку. Но Андрей и тут показал свое упрямство. Уложив монетку на левую ладонь, он гладил ее пальцем, пытаясь определить контуры конной фигуры и змея.
Дверца возка приоткрылась.
— Ты тут? — спросил Граве по-русски.
— А где мне еще быть? Сказано ж — в Зимином переулке.
— Он тут… — горестно произнес Граве. — Принимай гостью.
— Подвиньтесь, сударь!
Как и следовало ожидать, это была Гиацинта. Граве ей намекнул, что скоро надоевшая роль сиротки завершится, и Гиацинта выпытала у него все подробности, а потом объявила, что и у нее свои счеты с вымогателями. Это было чистой правдой, и Андрей испугался — встретив Евгению, Гиацинта могла устроить переполох прямо в церкви, испортив и праздник, и охоту на главного вымогателя. Она, Гиацинта, ведь не станет смиренно выполнять распоряжения, она всюду нос сунет…
Ворох хрустких юбок и пола широкой голубой бархатной шубки с белой оторочкой рухнули Андрею на колени, мягкий мех коснулся щеки, французский аромат перебил устоявшийся кисловатый запах возка.
— Я больше не вернусь туда, — заявила Гиацинта. — Мне сшили изумительное платье, настоящее подвенечное, из палевой тафты с серебряной парчой, и где оно? Его увезли, и я его больше не увижу! Как же мы, любезный доктор, теперь повенчаемся? Я без палевой тафты под венец не пойду!
Граве сбежал, а Гиацинта вслед ему расхохоталась.
— Вы не сердитесь, сударь, — сказала она, — я знаю, что дело нешуточное. Я только сейчас смеюсь и забавляюсь… а за вами я в огонь и в воду пойду!