Читать интересную книгу Сочинения - Плутарх

10. Все одобрили Фалесовы ответы, а Клеодор сказал: «Вот такие, Нилоксен, давать вопросы и ответы — это дело царское; а тому варвару, который предложил Амасису выпить море, достаточно ответить коротко, как Питтак ответил Алиатту,788 когда тот прислал лесбиянам надменное письмо с каким-то требованием, а Питтак в ответ только посоветовал царю есть лук789 да теплый хлеб».

«Нет, Клеодор, — перебил его Периандр, — и у эллинов в старину был обычай задавать друг другу такие замысловатые задачи. Слышали мы, например, как сошлись в Халкиду на Амфидамантову тризну славнейшие поэты из тогдашних мудрецов; а был этот Амфидамант мужем воинственным, много причинил заботы эретриянам и погиб в войне за Лелант. И как песни у поэтов были искусные, то суд о предмете состязания был тяжел и непрост, а слава состязавшихся Гомера и Гесиода, внушая почтение судящим, поставляла их в немалое затруднение. Вот тогда-то и обратились они к вопросам такого рода и, по Лесхову рассказу, так спросил Гомер:

Муза, поведай о том, чего никогда не бывалоИ никогда не будет? —

а Гесиод тотчас ему ответил:

Истинно так: никогда не погонят коней в состязаньеЛюди, справляя помин над гробницей великого Зевса.

И, говорят, это так понравилось, что он и получил треножник».790

«Но чем же это отличается от загадок Евметиды? — возразил Клеодор, — как иные выплетают пояски и сеточки, так она — свои загадки, и складные и веселые, чтобы загадывать их женщинам; но мужам, хоть сколько-нибудь разумным, смешно было бы над ними задумываться!»

Евметида, казалось, хотела что-то учтиво возразить ему, но застыдилась и сдержалась, покрасневши. Однако Эзоп, словно заступаясь за нее, сказал так:

«Не смешнее ли, когда мы не умеем их разгадывать? Ну, вот, знаешь ли ты, что это такое — то, что нам Евметида загадала незадолго перед пиром: Видел я мужа, огнем припаявшего медь к человеку?» «И знать не хочу», — отвечал Клеодор.

«А все-таки знаешь и умеешь это лучше, чем кто бы то ни было, — сказал Эзоп, — если даже скажешь: нет, то те банки, которые ты ставишь, скажут: да».

Клеодор расхохотался: он, действительно, ставил банки чаще всех тогдашних врачевателей, и через него-то это средство и вошло в славу.

11. Тут заговорил Мнесифил Афинский, товарищ и приверженец Солона:

«Я так полагаю, Периандр, — сказал он, — что речь на пиру, как вино, должна распределяться не по богатству или знатности, а поровну меж всеми и быть общей, как при народовластии. То, что было до сих пор говорено о царстве и владычестве, к нашему народному правлению не относится; потому, я думаю, не лишне будет, чтобы снова каждый из вас высказал свое суждение, на этот раз — о государстве, где все равны перед законами; а начнет пускай опять Солон».

Все были согласны, и Солон начал:

«Ты, Мнесифил, слышал сам со всеми афинянами, какого я мнения о делах государственных, но если хочешь вновь услышать, то повторю: в том государстве лучше всего правление и крепче всего народовластие, где обидчика к суду и расправе привлекает не только обиженный, но и необиженный».791

Вторым сказал Биант:

«Крепче всего народовластие там, где закона страшатся, словно тиранна».

За ним — Фалес:

«То, в котором нет ни бедных граждан, ни безмерно богатых».

Затем — Анахарсис:

«То, где лучшее воздается добродетели, худшее — пороку, а все остальное — поровну».

Пятым — Клеобул:

«Самый разумный тот народ, в котором граждане боятся больше порицания, чем закона».

Шестым — Питтак:

«То, где дурным людям нельзя править, а хорошим нельзя не править».

А Хилон, оборотясь, откликнулся:

«Лучшее государство — то, где больше слушают законы, меньше — ораторов».

И последним опять сказал свое суждение Периандр:

«Кажется мне, что все здесь хвалят такое народовластие, которое более всего подобно власти лучших граждан».

12. Когда и эта беседа завершилась, я обратился к мужам с просьбою сказать и о том, как надобно управлять домом, — ибо водительствовать царствами и государствами случается немногим, а домом и очагом его — каждому.

«Если и каждому, — рассмеялся на это Эзоп, — то уж, верно, ты не берешь в счет Анахарсиса. Дома у него нет, и бездомностью своею он гордится; а живет он в повозке так, как Солнце, говорят, в своей колеснице объезжает в одну пору одну сторону неба, а в другую пору — другую».

«Потому-то, — сказал Анахарсис, — этот бог или единственный свободный, или хотя бы самый свободный из богов: он живет по собственному закону, он всевластен и никому не подвластен, он царствует и держит бразды. А как колесница его безмерно прекрасна и величественна, этого ты, верно, и не заметил, иначе не стал бы на смех сравнивать ее с вашими. Ты же, Эзоп, как видно, считаешь домом вот эти земляные, деревянные и глиняные заслоны, — все равно как если бы ты считал улиткою только раковину, а не ту, кто в ней живет. Оттого и стал ты смеяться над Солоном, который при виде пышного убранства Крезова дворца не объявил сразу же обладателя его счастливым и блаженным, желая более увидеть то хорошее, что в нем, а не то, что вокруг него.792 Видно, ты забыл про твою собственную лисицу, которая спорила о пестроте с барсом и сказала судье, чтобы заглянул он ей внутрь — там она пестрее. Ты же смотришь на изделия каменщиков и плотников и говоришь, будто дом — это именно это, а не то, что обретается внутри, — дети, супруги, друзья, служители и все прочее, что, будучи устроено сообща, разумно и здравомысленно, даже в муравьиной куче или птичьем гнезде называлось бы хорошим и счастливым домом. Этим я Эзопу отвечаю, а Диоклу намек даю; остальные же по справедливости пусть каждый выскажет свое суждение».

Солон сказал так:

«Лучший дом, полагаю я, тот, где добро приобретается без несправедливости, сохраняется без недоверчивости и тратится без раскаяния».

Биант:

«Тот, в котором хозяин так же ведет себя по доброй воле, как вне дома — по воле законов».

Фалес:

«Тот, в котором у хозяина меньше всего дела».

Клеобул:

«Тот, в котором больше тех, кто любит хозяина, чем тех, кто боится его».

Питтак:

«Лучший дом — тот, где нет ни потребности в излишнем, ни нехватки в необходимом».

А Хилон сказал:

«Дому следует более всего походить на город, управляемый царем», — и добавил, как Ликургу кто-то посоветовал установить в государстве народовластие, а он ответил: «Сперва установи народовластие в собственном доме».

13. Когда и этой беседе настал конец, Евметида с Мелиссою удалились, Тогда Периандр выпил большую чашу за здоровье Хилона, а Хилон за здоровье Бианта; Ардал же, [видя это], встал и окликнул Эзопа так:

«Не передашь ли вашу чашу нам сюда? а то видишь, как они свой Бафиклов сосуд793 передают из рук в руки, а никого другого до него не допускают!»

«Эта чаша тоже не общая, — отозвался Эзоп, — а предназначена она с давних пор одному Солону».

«Почему же тогда Солон не пьет? — спросил Питтак, обращаясь к Мнесифилу. — Этим он ведь перечит собственным стихам:

Ныне мне милы труды рожденной на Кипре богини,794И Диониса, и Муз: в этом веселье мужей».

«Не иначе, Питтак, — перебил Анахарсис, — это он боится тебя и твоего нелегкого закона, где сказано: «Кто совершит проступок во хмелю, с того взыскание вдвое против трезвого».

«Сам ты надругался над этим законом, — отозвался Питтак, — когда и в прошлом году в Дельфах и нынче требуешь, напившись, награды и венка».

«А почему бы мне и не требовать победных наград? — возразил Анахарсис, — ведь они обещаны были тому, кто больше выпьет, а я напился первым: ибо зачем же еще, скажите на милость, пить чистое вино,795 как не затем, чтобы напиться допьяна?»

Питтак рассмеялся, а Эзоп произнес такую басню:

«Увидел волк, как пастухи в шалаше ели овцу, подошел поближе и сказал: «А сделай это я, какой бы вы подняли шум!»

Тут заговорил Хилон:

«Хорошо Эзоп отомстил за себя: мы ему только что заткнули рот, а теперь у него на глазах сами не даем слова сказать Мнесифилу, которого спросили, почему Солон не пьет».

«Я готов сказать! — ответил Мнесифил. — Я знаю: Солон полагает, что во всяком искусстве и умении человеческом и божеском главное — не то, из чего творится, а то, что творится, и то, зачем творится и как. В самом деле, ведь, наверное, ткач, скорее, скажет, что он делает плащ или покрывало, а не скажет, что натягивает основу и пропускает уток; кузнец скажет, что он кует железо и выделывает топоры, а не станет перечислять все, что для этого надобно, как он разжигает угли или готовит известь; и уж подавно рассердится строитель, если мы объявим, что не корабль он строит и не дом, а обтесывает бревна да замешивает глину. Тем более должны разгневаться на нас Музы, если мы будем думать, будто дело их — флейта и кифара, а не воспитание нравов, а не умиротворение страстей в тех, кто слышит их музыку и пение; равным образом и Афродита печется не о плотском соитии и Дионис не о винном похмелье, но стремятся они к тому взаимовлечению, доброжелательности, обходительности и свычности, которые через это достигаются; вот об этих трудах и говорит Солон, что они божественны, к ним и объявляет он любовь свою и охоту, в старости же лет — особенную. Афродита трудами своими вершит взаимную приязнь и любовь между мужчинами и женщинами, сливая и сплавляя насаждением их тела, чтобы слить души; а Дионис, своим огненным вином умягчая и увлажняя наше сердце, полагает в нем начало приязни и сближению со многими, прежде нам не близкими и даже почти не знакомыми. Ну, а когда собираются вкупе такие мужи, каких созвал здесь Периандр, то не надобны, мне кажется, ни кувшин, ни чаша, ибо сами Музы вместо них предлагают нам беседу, как некий трезвенный кратер, в котором и услада, и забава, и польза, которым они разливают, орошают, оживляют в нас взаимную приязнь, а «черпак на чаше»796 оставляют без движения, ибо запретил это Гесиод только для тех, кто умеет пить, а не умеет разговаривать. Да и над вином, как я слышал, древние говорили заздравные слова, а пили они, по Гомерову слову, «твердою мерою каждый»,797 подобно тому, как Аянт передавал части мяса соседу своему».