— Да, равви, мы тоже проголодались, — отозвались некоторые ученики и принялись подниматься с травы, чтобы на поляне накрыть место для общей трапезы.
Часть IV Сомнение
1
Рим. 2052 год.
Желание Луки стать священником было непреодолимым. На него не действовали никакие увещевания старика Гэбриэла. Яков же поддерживал сына в его благородном желании спасти души землян. Священнику уже сделали трансплантацию печени и желудка, подлечили сердце и почки, сделали операцию по мужской линии. Лука снова перелил ему свою кровь. И отец Яков стал чувствовать себя хорошо, не смотря на свой весьма пожилой возраст.
В этом году Лука окончил университет, став дипломированным историком. Он намеревался поступить в Григорианский Папский университет в Риме, хотел стать иезуитом, но Гэбриэл был непреклонен в своём противлении этому.
Прогуливаясь внутри собора Святого Петра в Ватикане среди многочисленных туристов, Гэбриэл в епископской сутане и Лука в строгом чёрном костюме, в который раз рассматривали после реставрации шедевры экспозиции и беседовали.
— Как всякое животное, вкусившее человеческую плоть, подлежит уничтожению, так и всякого смертного, познавшего Истину богов, необходимо уничтожать не раздумывая, — констатировал Гэбриэл.
— Не обязательно с людьми поступать именно так. Достаточно переориентировать их. Это, конечно, займёт много времени, ибо старое поколение должно забыть то, что они узнали от предков, а молодое уже формировать иначе.
— Не сработало. И не сработает. Потому что никто из смертных не желает добровольно расставаться с могуществом богов. Они уже вкусили прелесть Истины. Потому их нужно просто уничтожить. Как я сказал. Истина заразна. Она развращает смертных. Она не для них. Пусть поклоняются деревьям и коровам, тому, что им ближе и понятнее. Истина лишь для нас имеет ценность первостепенную.
Лука продолжал молчать. Он пытался понять слова старика, понять причину того, почему он так круто изменил своё отношение к людям. Сначала он стремился их спасти. Пусть не всех, а лишь один народ, но ведь пытался же? Так что же произошло такого ужасного, что он вдруг занял диаметрально противоположную позицию? Неужели же это просто опыт, опыт и возраст?
— А сейчас ты занимаешься самообманом. Хочешь внушить себе, что люди такие же, как мы. Но это, увы, не так. Я тоже сожалею об этом. Но, это реальность. Лука, ты должен оставить после себя семерых бессмертных, чтобы воскресить Братство. Это твоя обязанность перед памятью предков. Чего молчишь? О чём задумался? — поинтересовался Гэбриэл, мельком глянув на парня, и снова принялся разглядывать фрески в вышине Собора, убрав руки за спину.
— Я хочу спасти не только свой род. Я хочу спасти и людей.
— Где-то я это уже слышал, — Гэбриэл припомнил слова Вараввы, а потом и наставления Святого отца Михаила ему самому перед возвращением в Иерусалим.
— Потому и намереваюсь стать католическим священником, — продолжил Лука. — Ради спасения людей моя мать пожертвовала собой.
— А я пожертвовал собой ради неё. Если ты не забыл об этом.
— Я этого никогда не забуду. Но люди нуждаются в Вере, в Любви и Надежде. Пусть не будет новых, но те, что уже живут? Они уже существуют, они живут и дышат… И им нужно утешение.
— На самом деле люди нуждаются в еде, сексе и в мусорном баке, — тихо сказал старик.
— Что ты сказал? — не расслышал Лука.
— Да так, ничего особенного. Как всегда. Только не говори, что ты не прочь стать Папой.
— А почему нет?
— Иезуиты не становятся Папами, — напомнил Гэбриэл.
— Уже становятся. Вспомни Франциска «южанина». Ну, не будь мрачным! Может, я не вступлю в орден? — смешливо с вызовом ответил Лука.
— Всё играешься, как пацан! — осуждающе покачал головой Гэбриэл. — Твоя несерьёзность меня пугает подчас.
— Извини.
— Ты представляешь, что будет, если ты станешь Папой?
— Две тысячи лет мира и покоя, процветания и здравомыслия, — хладнокровно ответил Лука.
— Тебе не позволят так долго занимать этот пост. Тебя убьют.
— Значит, на то воля Божья, — спокойно ответил Лука.
— Я нисколько не против того, чтобы ты стал священником и отдал себя пожизненно католической церкви. Но ты сначала исполни своё истинное предназначение, спаси наш род. Ведь именно для того ты и был рождён. Именно ради этого твоя мать сошлась с Яковом. Она думала о будущем рода. И сама Богиня позволила тебе появиться на свет. Не забывай об этом. Возвращённая Благодать — это не случайность. У Богини, видимо, есть планы на люциферов.
— А может, пришло время кануть нам в небытие? И моё появление на самом деле просто случайность? Ошибка…
Гэбриэл испуганно посмотрел на подопечного.
— Зачем так жестоко шутить?
— Извини, — примирительно отозвался молодой человек. — Ну, извини, старик. Я пытаюсь справиться с ответственностью, которую ты возложил на меня. А быть серьёзным я всегда успею.
— Чем быстрее ты востановишь орден Семи, тем быстрее сможешь отправляться спасать людей. Чего ты упорствуешь, чего ждёшь? Думаешь, когда я умру, тебе не нужно будет исполнять обязанности отца народа?
Лука промолчал. И Гэбриэл понял, что ученик его действительно желает именно этого. Ему вдруг стало грустно. Он безвольно повесил голову и замолчал, больше не желая переубеждать того, кто смерти жаждал больше, чем жизни.
— Ну не молчи. Скажи, что я тебя разочаровываю.
— Как ты сможешь проповедовать людям жизнь, если сам не желаешь о ней думать? — печально проговорил Гэбриэл. — Это будет лицемерие. А его за прошедшие две тысячи лет было предостаточно. Став лидером ты будешь предметом для подражания во всём.
— Но отец Яков… — не успел договорить Лука.
— Яков, каким бы стойким и верным католиком ни был, однако стал родителем ради блага всех, нарушив церковный обет. Ты был зачат не в похоти, а в священном обряде. Твои родители сделали всё, чтобы на свет появился Спаситель.
— Если честно, я устал от всех этих высокопарных слов и эпитетов, — поморщился Лука.
— Тогда иди и повесься, чтоб не мучиться и не мучить смертных! — вдруг выпалил старик.
— Да ладно тебе. Чего ты психуешь?
— Ты нарочно меня бесишь своей легкомысленностью?
— Ты же знаешь, что всё будет иначе. Просто позволь мне ещё немного побыть человеком. Молодым человеком.
— На это уже нет времени. Понимаешь?
— Понимаю. Но не хочется понимать.
— Нужно поступать согласно здравому смыслу и помнить всегда о том, что жизнь первична. Поддержание глобальной жизни — это тебе не хиханьки. Слабости, страсти и легкомыслие может стоить всем жизни. Неправильные поступки могут нарушить весь ход истории и самой жизни на планете. Пока ты будешь привыкать к мысли о своей исключительности, может случиться непоправимое. И я здесь рядом с тобой только потому, что времени у тебя на человеческие слабости нет. Ты не волен выбирать: быть простым священником или быть прародителем будущей расы разумных на планете. У тебя миссия спасения жизни на планете, и жизни людей в том числе. Но только в том числе, а не только жизнь людей. Понимаешь?
— Понимаю.
— Если же ты на самом деле не понимаешь всей серьёзности нашего положения, то тогда ради чего стоит защищать самую жизнь, если ты сомневаешься в её целесообразности для самого себя? Зачем тогда спасать людей, если они станут как ты, бездетными и рафинированными философами, бездушными роботами, оторванными от реальности, от жизни и радости видеть плоды деяний своих? Ради чего? Только ради самой проповеди? Жизнь вечная лишь в детях и внуках, — продолжал убеждать Гэбриэл.
— А что будет с теми, кто родится смертным и обыкновенным? Ты их тоже прикажешь отринуть и забыть, как ты это делал со своими? Ведь у тебя были дети. Что стало с ними? Что происходило с вашими смертными детьми?
— Я был с ними, пока мог быть рядом. И поддерживал, и обучал. Но их необходимо было отдавать в семьи смертных, чтобы они не чувствовали себя ущербными по сравнению с нами, они должны были жить как люди и иметь возможность познать счастье в среде подобных себе. Если ты думаешь, что хоронить своего ребёнка — это просто, то ты заблуждаешься. И лучше не видеть их вовсе, чем наблюдать их страдания, болезни и смерть, когда ты бессилен остановить их старение. Я всё это проходил. Пережил всё. Поэтому не желаю того же тебе. Мои слова сейчас не производят на тебя должного впечатления потому, что ты этого ещё не пережил. Что ж, поймёшь, когда сам столкнёшься с потерей.
Гэбриэл увидел недоверие в глазах Луки, а тот в свою очередь ощутил в словах старика боль. Кажется, теперь Гэбриэл понял, почему ученик так упорствует в нежелании иметь детей. Он боится, что смертные станут ненужными изгоями или рабами, что-то вроде бракованных творений, что они будут страдать, и так продолжатся несчастия среди смертных.