было ни к чему. Это откровение духовной дочери могло произвести на него невыгодное впечатление.
Но вспомнив об одном, Лиз, сама того не желая, пробудила другие воспоминания далекой юности. Она не случайно так легко отказалась от венчания Оливии в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Церемония ее собственного венчания проходила именно в этом аббатстве. Началась она в полдень тожественным шествием духовенства и приглашенных гостей, среди которых было немало членов королевской семьи. Церковный хор пел псалмы и гимны, играла органная музыка, а она шла по нефу, поддерживаемая своим отцом, навстречу своему будущему мужу, и радовалась тому, что фата, опущенная на лицо, скрывает слезы, текущие из ее глаз. И это не были слезы радости…
Лиз встряхнула головой, отгоняя печальные воспоминания. И кстати подумала, что этому ее когда-то научил Фергюс. Многие годы она была ему благодарна за это…
— Опять Фергюс! — почти простонала Лиз. — Да оставит он меня когда-нибудь в покое или нет?
Она увидела удивленный взгляд архиепископа и смутилась, сообразив, что произнесла это вслух.
— Надеюсь, ваша светлость, что в своей проповеди вы не забудете упомянуть главу двенадцатую из «Послания к Римлянам»? — спросила она, уводя мысли и подозрения архиепископа в другую сторону. — Помню, призыв жить праведной жизнью, который содержится в ней, произвел на меня во время венчания неизгладимое впечатление…
После разговора с архиепископом Кентерберийским Лиз зашла в дом моды Alexander McQueen, где покупали свои свадебные наряды самые знатные невесты всей Европы, включая принцесс и будущих королев. Но ее не соблазнило даже платье от Sarah Jane Burton, единственным недостатком которого, по мнению Лиз, был белый цвет.
— Видите ли, цветом своих платьев все европейские невесты обязаны английской королеве Виктории, которая венчалась в белом платье с принцем Альбертом в одна тысяча восемьсот сороковом году, — снисходительно сказала Лиз продавщице, которая опрометчиво предложила ей это. — Лично я предпочитаю голубой. И советую выбрать этот цвет вам, когда вы найдете спутника жизни, который поведет вас под венец.
Лиз снисходительно взглянула на собеседницу. Той было уже лет тридцать, и по некоторым признакам Лиз поняла, что она еще не замужем.
— Благодарю вас за совет, — со сдержанной вежливостью ответила девушка. — Но все-таки, на мой взгляд, именно белый — самый подходящий цвет для невесты. Ведь это символ невинности.
— Всего лишь символ, — пренебрежительно пожала плечами Лиз. — И зачастую не более того. Или в вашем случае это будет не так?
Девушка не рискнула спорить, но не смогла удержаться от мести.
— Наверное, королеве Виктории ее белое платье просто не шло, — сказала она, мило улыбаясь. — Вам так не показалось?
— Уж не хотите ли вы сказать, что я лично присутствовала на церемонии венчания королевы Виктории? — возмутилась Лиз.
— У меня даже и в мыслях такого не было, — запротестовала девушка.
Она казалась настолько огорченной, что Лиз простила ее. Но напоследок все-таки уколола еще раз.
— Пожалуй, я куплю у вас головной убор для невесты, — сказала она. — Вот этот милый венок Fleurs d’orange, символ девичьей невинности. И, кстати, для моей внучки это будет не просто символ.
Лиз довела нахальную, по ее мнению, девчонку почти до слез, но компенсировала это, щедро расплатившись с ней. И вышла из салона с чувством одержанной победы.
Но радовалась Лиз не только поэтому. Она убедилась, что платье, в котором будет венчаться Оливия, превосходит любое из тех, которые предлагал будущим невестам знаменитый на всю Европу дом моды Alexander McQueen. Это было платье, в котором полвека тому назад собиралась венчаться сама Лиз. Но не с тем человеком, который впоследствии стал ее мужем. И даже не с человеком.
Зачем она бережно хранила это платье столько лет, Лиз и сама не знала. Но сейчас она была счастлива от того, что сберегла платье, и оно пригодилось. Пусть даже для ее внучки.
— Все-таки высшая справедливость существует, — тоном, не допускающим возражений, заявила Лиз внучке, когда вернулась в замок. — И не спорь со мной!
А Оливия и не думала возражать. У нее было не то настроение. Узнав от бабушки о том, что вечером должно состояться их с Альфом венчание, причем по настоянию Фергюса, она весь день порхала по замку, словно бабочка, напевая и пританцовывая. По просьбе Лиз доктор Джейсон скрыл от девушки правду, и она была уверена, что операция прошла удачно, и Фергюс вскоре встанет на ноги.
Оставшееся до вечера время Оливия и Лиз провели за примеркой платья, в котором девушка должна была венчаться, и разговорами о будущей церемонии. Несколько часов пролетели, по их мнению, непозволительно быстро.
Когда крошечный красный диск солнца скрылся за одной из башен замка, дворецкий торжественно доложил о том, что прибыл архиепископ Кентерберийский.
— Замечательно! — обрадовалась Лиз. — Ты не находишь, Оливия, что его светлость внешне чем-то похож на Августина Кентерберийского? Того самого, которого в шестом веке назначили первым архиепископом Кентерберийским. Разумеется, если судить по его дошедшим до нашего времени портретам. У его светлости такие же коротко подстриженные темные волосы, жесткие и одновременно какие-то умиротворенные черты лица, проницательный взгляд.
— Говоря по правде, его светлость похож на одного из тех мужчин, которые ни в чем не могут тебе отказать, — лукаво улыбнулась Оливия.
Лиз была польщена. Но все-таки возразила.
— Оливия, побойся Бога! — возмущенно воскликнула она. — Его светлость не мужчина. То есть не в том смысле… Ты меня поняла, я надеюсь… Не удивлюсь, если его после смерти причислят к лику святых. Как апостола англичан Августина Кентерберийского.
И она поспешно вышла из комнаты, чтобы оказать архиепископу должное уважение.
Почти сразу же дворецкий сообщил о возвращении из Берлина Альфа.
— Где же он? — радостно воскликнула Оливия. — Почему вы не провели его сразу ко мне?
— Юноша прибыл не один, — таинственно понизив голос, сказал дворецкий. — И они сразу прошли в спальню вашей бабушки, которую занимает…
— Спасибо, Джон, — не дослушала его Оливия. — Вы можете идти!
Но сама она выбежала из комнаты раньше, чем ее покинул, важно ступая, дворецкий. Звали его Джон Смит. И это его фамилией воспользовалась Оливия, когда решила поступать в Royal Holloway university. Разумеется, самому Джону Смиту она об этом не сказала — из опасения, что он, как и все остальные, осудит ее за выбор профессии и выскажет это хозяйке замка. Лиз считалась с мнением своего дворецкого.
Джон Смит был крупный солидный мужчина лет шестидесяти, который упорно продолжал носить позолоченную ливрею, несмотря на то, что все представители его профессии уже давно сменили старинный наряд на современный костюм и называли себя мажордомами или хаусхолд-менеджерами. Но Джон был