— Никогда больше не делайте ничего подобного, Кристиан де Риверс.
— Ты не понимаешь.
— Да, я редко когда понимаю резоны дураков.
— Выслушай меня.
— Доверить такое бумаге, Господи, спаси нас и помилуй.
Он склонился над ней и, взяв за руку, поцеловал кончики пальцев.
— Ты не поняла главного. Я доверил тебе свою жизнь.
Повернув ее руку, он стал водить губами по ладони. Она смотрела на его опущенную голову.
— Доверили мне свою жизнь?
— Да, в уверенности, что ты не воспользуешься этим во зло.
— Но мне бы такое и в голову не пришло.
Из-за пережитого потрясения Нора плохо соображала. Она никак не могла понять, зачем Кристиан дал ей оружие против себя. Разве могло у нее хоть на минуту возникнуть желание поставить под угрозу его жизнь?
— Возможно, я был излишне драматичен, — сказал он. — Я подумал, тебе будет приятно сознавать, что моя жизнь находится у тебя в руках, висит, можно сказать, у тебя на поясе.
Глаза ее широко раскрылись, и она сердито выкрикнула:
— Это невероятно! Мне это совсем не нравится. Это отвратительно!
Усмехнувшись, он отвесил ей поклон:
— Прошу прощения.
Она дернула мужа за ухо.
— Ох!
— Послужит вам уроком, пустая башка. Вы не написали чего-нибудь еще в этом роде?
— Нет.
— И не надо.
— Хорошо, маленький дракон.
— Дайте мне молитвенник.
Взяв молитвенник, она положила его в висевший на поясе кошелек.
— Теперь, по крайней мере, вам не придет в голову написать еще одно сумасшедшее признание и спрятать его в этом тайнике.
Она открыла дверь буфетной, намереваясь уйти, но Кристиан опередил ее и преградил путь, встав в дверном проеме. Она уперлась грудью ему в руку и принялась толкать его. Наклонившись, он шепнул ей:
— Теперь, если я захочу спрятать что-нибудь в молитвеннике, мне придется снять его у тебя с пояса, любовь моя.
Она почувствовала на талии его руку. Рука скользнула вниз якобы в поисках кошелька.
— Где он? — спросил Кристиан, ощупывая ее бедра.
Рот у нее открылся, и она чуть не задохнулась, когда он просунул руку ей между ног. Оттолкнув его, она выбежала из буфетной.
— Вернись, жена. Я не нашел свой молитвенник, а у меня вдруг возникло желание. Помолиться, я имею в виду.
Впервые за много недель его слова вызвали у Норы улыбку. Она ускорила шаги, услышав, как хлопнула дверь в буфетную.
— Нора, — снова позвал он, — маленькая плутовка, вернись и дай мне молитвенник.
Подняв юбки, Нора припустилась бегом и, пробежав через весь дом, выскочила в садик целебных трав и спряталась там за грядкой с наперстянкой. Кристиан пронесся мимо и помчался к реке. Когда он скрылся из вида, она встала и посмотрела ему вслед. Как ни странно, а это преследование привело ее в состояние приятного возбуждения.
В последующие две недели страх Норы перед мужем поуменьшился. Возможно, потому что он засыпал ее дорогими подарками, от которых она, правда, отказывалась. А может, этому способствовала его привычка затягивать непристойную песенку всякий раз, когда она о чем-то задумывалась, или то, что он мгновенно сбивался с мысли, если ловил на себе ее взгляд.
Она поймала себя на том, что часто на него смотрит. Она считала, что ей уже никогда не захочется на него смотреть, но в последнее время его губы стали притягивать ее взгляд. Губы у него были темно-розовыми. Она знала, что они теплые и мягкие, помнила, что при его поцелуях ей казалось, будто его губы развязывают какой-то узелок у нее между ног.
Все чаще и чаще ей приходили в голову подобные мысли. Она пришла к выводу, что Кристиан специально внушает ей такие мысли своими песенками и подношениями.
Он часто расхаживал перед ней как петух, красующийся перед курами, хотя, в отличие от петуха, не столь явно демонстрировал свои достоинства. Он выходил к завтраку в одной рубашке, штанах в обтяжку и сапогах. Его рубашки, сшитые из тончайшего шелка или батиста, были свободного покроя, но все равно прилегали к плечам и рукам так, что подчеркивали их мускулистость, вызывая у Норы желание разорвать белую ткань и прикоснуться к обнаженной плоти. Если бы только она перестала бояться.
В этом- то и была беда. Она осталась все той же Норой — робкой, обуреваемой страхом, что в один прекрасный день Кристиан вновь превратится в чудовище. Она была способна проявить мужество ради Артура, и она поклялась, что никогда не даст его в обиду. Но преодолеть страх ради себя самой — это было совсем другое дело.
Она колебалась — с одной стороны ей хотелось отбросить свою настороженность, с другой, она боялась, что, сделай она это, и ей снова причинят боль, которой на этот раз она не вынесет. Но собственные сомнения и колебания не мешали ей видеть, что Кристиан страдает. Блейд не солгал, сказав, что он почти ничего не ест.
Вдобавок по ночам он бродил по дому, мучаясь от бессонницы, и Нора начала чувствовать себя виноватой — ведь она была причиной его страданий. Первое время после его возвращения из Лондона она была слишком погружена в собственные переживания, чтобы вникать в объяснения Кристиана или пытаться понять его чувства. Что бы он ни делал, ничто не находило отклика в ее душе, и ее единственным чувством к нему было отвращение. Его подарки воспринимались ею как оскорбление, комплименты как обман. Так было до тех пор, пока не приехал д'Атека. Угроза жизни Кристиана пробудила в Норе способность к насилию, о наличии которой у себя она и не подозревала. Броня ее безразличия была пробита, и она не могла заменить ее на новую.
Она не могла больше не замечать Кристиана, а обратив на него внимание, увидела человека в агонии. Вечером того дня, когда тело д'Атеки увезли в Лондон, она стала невольной свидетельницей этой агонии. Все еще испытывая угрызения совести оттого, что убила человека, Нора весь день вела себя так, будто Кристиана не существовало. После вечерней трапезы он прекратил свои попытки добиться от нее хотя бы слова и сказал, что пойдет погулять. Позже Нора сама вышла в садик целебных трав, решив, что уж сюда-то он наверняка не придет. Она ошиблась. Он стоял там, созерцая кустик розмарина, а рядом стоял Блейд, внимательно глядя на самого Кристиана.
— Ты лишишь меня удовольствия, если умрешь от голода, — говорил Блейд.
— Уходи.
— Держи.
Блейд протянул ему половину краюхи хлеба. Кристиан равнодушно посмотрел на нее. Он слегка изменил позу, и Норе стало видно его лицо. Свет луны посеребрил прекрасные черты, подчеркивая тени под глазами.
— Чего ты хочешь, мой сладкий? — спросил он. — Накормить меня и тем самым продлить мои страдания?