За три дня до того, как карета увезла меня в Портсмут, эта лихорадочная тревога прекратилась. Я велел девочкам сесть на диван и спросил, есть ли у них вопросы об их матери, на которые я должен ответить до своего отъезда. Их молчание привело меня в бешенство; я расценил его, как оскорбление памяти Франциски.
— Что, ни одна из вас не хочет ничего сказать?
Они застонали, явно решив, что я сошел с ума. Успокойся, услышал я слова Франциски. Так я и сделал, закрыв глаза. Через некоторое время они подошли и прильнули ко мне.
Я вспомнил Грасу на руках у Франциски, ее кожу, всю в складочках, и увидел это же дитя перед собой… Я попросил прощения за то, что был таким невыносимым в предыдущие дни. Я расцеловал их личики, и они начали смеяться. Потом мы весело поболтали о всяких пустяках, и я отправил их погулять с тетей Фионой. Я шутливо зарычал и побежал за ними, и они, хихикая, вышли из дома.
Больше мы не ссорились. Мои ундины по очереди подходили ко мне, чтобы я причесал их — раньше это всегда делала их мать.
Я попросил прощения у мамы за свое кислое настроение, но она ответила:
— Неужели ты думаешь, что я не понимаю — тебе так скверно, потому что ты тревожишься? Джон, я буду ждать тебя здесь независимо от того, что ты узнаешь в Америке. Ты и твои дочери всегда найдете приют в моем доме в Лондоне.
Перед моим отъездом мама протянула мне жилет в золотую и черную полоску. Она сшила его тайком и теперь попросила примерить.
— Я вшила в подкладку пятнадцать золотых соверенов, — подмигнула мне она. — Просто оторви ее, если они тебе понадобятся.
Я нащупал монеты.
— Ты очень добра, мама, но у меня есть деньги для этого путешествия.
— Это не для путешествия, сын. Я уже говорила тебе: я рассчитываю, что ты выкупишь Полуночника, чего бы это ни стоило.
Боюсь, что я устроил целое представление у кареты, увозившей меня в Портсмут. Мысль о том, что я, возможно, в последний раз вижу свою семью, сделала меня безутешным.
— Возвращайся домой скорее, сын, — сказала мама, изо всех сил пытаясь улыбнуться. — И не волнуйся за девочек. — Она прижала мои руки к своим щекам и поцеловала их. — Я сделаю из них настоящих английских леди.
— Господи, я надеюсь, что нет, — ответил я, и мы все рассмеялись.
— Передай привет Виолетте. Скажи ей, бедняжке, что мои молитвы всегда были с ней!
— Обязательно. И спасибо за все, что ты для нас сделала. — Тут я понял, что она больше всего на свете хочет участвовать в моих попытках искупить прошлое. — Твои золотые монеты освободят Полуночника.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Не знаю, что увидела она, но я увидел годы, которые соединяли нас — увидел Даниэля и Виолетту, Фанни и Зебру, Франциску и девочек. Я увидел Полуночника. Но в первую очередь я увидел отца.
— Благослови меня, — попросил я.
— Тебе это не нужно. Теперь ты мужчина.
— И все же…
— Джон, конечно, я благословляю тебя, — сказала она, целуя меня. — Я горжусь тобой — и всегда гордилась.
Тетя Фиона крепко обняла меня и сказала:
— Не бойся, у твоих девочек прекрасный характер, они не пропадут в Лондоне.
Я еще раз обнял ее, потом подошел к девочкам.
— Берегите друг друга, — попросил я.
— Это ты береги себя, папа, — всхлипнула Граса.
Я встал на колени и взял обеих на руки, стараясь запомнить это дивное прикосновение и детский запах на все время, что меня не будет с ними. Эстер заплакала.
— Слушай, — сказал я. — Я вернусь как можно быстрее. Я обещаю.
— Знаю, — угрюмо ответила она.
— И я надеюсь, что к моему возвращению вы будете играть на скрипке гораздо лучше. Пока меня не будет, вы должны упражняться не меньше двух часов в день. — Тут я зашептал ей на ушко, словно это было нашим секретом: — Бабушка будет настаивать на мистере Бетховене, но не забывай и про мистера Баха.
— А ты, Граса, — посмотрел я в темные и печальные глаза своей старшенькой, — пожалуйста, не тревожься обо мне. Со мной все будет в порядке.
Девочка кивнула с несчастным видом.
— Ну, и вы обе, — весело сказал я, — пожалуйста, слушайтесь бабушку и тетю Фиону. Я вернусь домой раньше, чем вы начнете скучать, так что не грустите.
И карета тронулась, а я остался один, сжимая в руке стрелу Полуночника, словно она могла улететь.
Глава 4
Полуночник однажды сказал мне, что луна в полном своем сиянии — женщина. Но ночь откусывает от нее кусочки и превращает ее в полумесяц; тогда она становится мужчиной и называется нюи ма зэ, что означает «маленькая новая луна». Мужского рода и тяжелые тучи, которые разговаривают с нами громами и извергают на землю град, ливни и молнии. Но мягкие серые облака, которые питают растения своими танцующими дождями — женщины.
Насколько я припоминаю, мы не встретили над морем ни единой тучки-женщины. Вместо этого мы метались между грохочущими штормами и ярким солнцем. Я начал думать, что этим миром управляют только боги-мужчины. К тому времени, как мы добрались до южной оконечности острова Манхеттен, я понял одно: я не был предназначен ни для морских путешествий, ни для жизни в мире, где все силы природы — мужского рода.
Мы вышли из открытого океана, и Нью-Йоркская бухта, раскинувшаяся под огромным куполом синего американского неба, была прекрасна. Я составил для себя мысленный список. Ходить по земле. Нюхать цветы. Есть апельсины. Посмотреть на синюю птичку с хохолком, о которой писала мне Виолетта. И забыть о равнодушии океанских волн.
Сам город Нью-Йорк раскинулся на южной оконечности острова, а северную его сторону покрывали густые леса. Вскоре мы смогли различить кирпичные дома и даже кареты. Направо, на широком полуострове, мы увидели еще одну береговую линию под названием Бруклин. На высоком, крутом обрыве стояли люди. Я помахал им и услышал в ответ приветственные крики.
«Саксония» мягко подошла к причалу, выступающему из оживленной улицы. Мы, пассажиры, радостно приветствовали этот последний рывок. Эмоции так переполняли нас, что некоторые смеялись сквозь слезы.
Вскоре подали трап. Я нащупал на шее талисман Даниэля, сжал стрелу Полуночника, поднял чемоданы и бросился на берег.
Я уже в Америке, и я ближе к Полуночнику! Я все повторял и повторял эту волнующую фразу, представляя себя на одной из любимых карт Грасы.
Кучер наемного экипажа помог мне взобраться в него, потому что земля еще вращалась и покачивалась под ногами. Я протянул ему бумагу с адресом Виолетты.
Мы проезжали мимо зеленых скверов и нарядно украшенных домов, то останавливались, то снова трогались — этим утром на улицах было множество карет. Дорога вела нас на север, вглубь острова. Минут через двадцать кучер крикнул: Тпру! — и потянул вожжи. Серые лошадки остановились перед номером 73 на Джон-стрит, перед домом Виолетты из красивого темно-красного кирпича, трехэтажным, увенчанным крутой, крытой шифером крышей.