– Я должен привести его для тебя в полный порядок, мамочка. Думаю поместить сюда еще кенгуру и белого медведя.
– Ты, наверное, хотел сказать – мишку-коала, Кит?
– Да-да, мишку, мамочка. Дядя Пол говорил, что у них в Австралии много таких мишек.
– Да, дорогой! – рассеянно ответила Эмма. – Ужин через полчаса, Кит. Не забудь привести себя в порядок перед тем, как сойти вниз.
Эмма погладила его по голове, взъерошив волосы, и поспешила в свою спальню, чувствуя, что ей необходимо побыть одной, собраться с мыслями.
Зимнее солнце заливало комнату чистым светом через высокие окна, придавая золотистый оттенок персикового цвета стенам и такому же ковру. Мягкие и сочные цвета георгианских антиков оживляли комнату. Зажженные лампы с хрустальными плафонами тепло светились на фоне розоватых стен, огонь весело пылал в камине. Но Эмма почти не замечала обстановки, окружавшей ее. Она стояла перед камином, протянув к огню озябшие руки и дрожа от холода, с раннего детства, казалось, накопившегося в ее жилах. У нее стучало в голове, и она чувствовала себя еще более подавленной, чем обычно в последнее время.
Неожиданное объяснение Дэвида в любви и ее отказ снова оживили в ее душе слегка притупившуюся муку, причиненную ей Полом Макгиллом. Постоянно таившееся в глубине ее мозга чувство сейчас мучило ее сильнее прежнего, и она чувствовала себя совершенно разбитой. Несколько мгновений спустя она подошла к комоду и выдвинула нижний ящик. Запустив руку под кипу шелковых ночных сорочек, Эмма достала фотографию Пола, которую она сама запрятала сюда несколько недель назад, будучи не в силах ежедневно видеть ее на своем туалетном столике. Эмма долго и пристально всматривалась в любимое, такое знакомое ей лицо, видела его открытый взгляд из-под густых темных бровей, широкий улыбающийся рот, и ее раненое сердце мучительно заныло в груди. Приступ дикого гнева неожиданно охватил ее, и, яростно сверкнув глазами, она изо всех сил швырнула фотографию через всю комнату. Но стоило портрету вылететь у нее из рук, Эмма горько пожалела о содеянном и побежала поднять его. Серебряная рамка погнулась, стекла разлетелось вдребезги, но, к счастью, сама фотография не пострадала. Эмма опустилась на колени и принялась собирать осколки стекла в корзину для бумаг. Потом она села в кресло и, прижав к груди фотографию, задумалась о Поле. Эта фотография была сделана в январе прошлого года, перед самым его отъездом из Англии, когда они жили вместе в отеле „Ритц”. Пол тогда еще носил военную форму, делавшую его необыкновенно красивым. Мысленным взором Эмма видела Пола, стоявшего на причале в Юстоне в ожидании катера, который должен был отвезти его на пароход. Он сжимал ее лицо в своих ладонях и смотрел прямо в глубину ее глаз своими истекающими любовью глазами.
– Я вернусь, моя самая любимая. Клянусь, что я буду здесь раньше, чем ты успеешь заметить мое отсутствие.
И она, глупая, поверила ему! Эмма взглянула на фото.
– Почему ты не вернулся, Пол? Ты же обещал мне! Ты же клялся, что ничто не сможет разлучить тебя со мной!
Ее вопрос глухо прозвучал в пустой комнате, но она не услышала ответа на него. Лишь еще сильнее стало охватившее ее горе и отчаяние Пол дважды написал ей, и она немедленно ответила на его письма. К своему удивлению, она не получила ответа на свое второе письмо. Думая, что оно могло затеряться, через некоторое время она написала ему снова, но и это ее письмо осталось без ответа. Тогда, переступив через собственную гордость, она послала ему короткую осторожную записку и стала ждать от него хотя бы слова в ответ. Но Пол хранил полное молчание. Потрясенная, находившаяся в полном замешательстве, Эмма не знала, что ей предпринять. Она совершенно растерялась.
В октябре Эмма с горечью убедила себя в том, что у Пола просто не хватило мужества сообщить, что он больше не любит ее. Все было кончено – вот единственное разумное объяснение, которое она, глубоко переживая, могла подобрать его молчанию. Он просто больше не нуждался в ней. Она сыграла свою роль, пока Пол был в Англии один, вдали от семьи, а теперь он вернулся к своей обычной жизни – ведь он женатый мужчина.
Эмма с холодным безжизненным лицом откинулась на спинку кресла, отрешенно глядя перед собой широко Раскрытыми сухими глазами. Она выплакала свои слезы раньше, когда многие месяцы подряд ночи напролет рыдала по Полу Макгиллу. Она больше не нужна ему – вот и все, ничего с этим не поделаешь…
– Можно войти, мама? – спросила Эдвина, приоткрыв дверь и заглядывая в спальню матери.
– Да, дорогая, – ответила Эмма, торопливо сунув фотографию под кресло и заставив себя улыбнуться дочери. – Ты хорошо провела утро? Я прошу прощения за то, что мне в твой день пришлось поехать на фабрику, но это было крайне необходимо.
– Ты слишком много работаешь, мама, – укоризненно произнесла Эдвина, опускаясь в кресло напротив и расправляя юбку из шотландки.
Не обращая внимания на замечание и наставительный тон дочери, Эмма бодрым голосом сказала:
– Вы с Китом так и не сказали мне, что вам хотелось бы получить в подарок на Рождество. Может быть, на следующей неделе вы поедете со мной в универмаг и выберете себе подарки сами?
– Я не знаю, что мне хочется на Рождество, – ответила Эдвина, холодно глядя на мать своими серебристо-серыми глазами, – но я точно знаю, что мне нужно мое свидетельство о рождении, мама.
У Эммы все сжалось внутри, но ее лицо осталось спокойным.
– Зачем тебе понадобилось твое свидетельство, Эдвина? – спросила Эмма, стараясь говорить как можно мягче.
– Затем, что мне требуется получить паспорт.
– Боже правый, для чего тебе паспорт?
– Мисс Мэтьюз будущей весной вывозит наш класс в Швейцарию, и я хочу поехать тоже.
Эмма сердито сдвинула свои раскидистые брови.
– Я замечаю, что ты просто ставишь меня в известность о своих намерениях, не спросив моего разрешения. Мне это кажется немного странным и вызывающим.
– Можно мне поехать, мама?
– Нет, Эдвина, нельзя, – твердо произнесла Эмма, – тебе еще только тринадцать лет. Я считаю, что тебе еще рано ездить в путешествия на Континент без меня.
– Но у нас ведь будут сопровождающие, и большинство девочек из класса едет. Почему же я не могу?
– Я уже сказала почему, дорогая: ты слишком молода для этого. Кроме того, мне трудно поверить в то, что едет большинство девочек. Сколько их будет всего в группе, только точно?
– Восемь.
– Вот это больше походит на правду! Восемь человек из класса, в котором двадцать четыре ученицы. Это ровно треть. Порой ты склонна к преувеличениям, Эдвина.
– Так я не смогу поехать?