В этой рукописи я попытался рассказать, какова была наша повседневная жизнь и как мы выжили и добились процветания.
Ранние дни
Мы с моими братьями и сестрами выросли в городе Урльскиндер, к югу от земель скаму, но далеко к северу от Морроу. Урльскиндер лежал на южном берегу реки Гиберния, на территории, которую Халифская империя считала своей, но лишь изредка посылала туда сборщиков податей или великих визирей. Город стоял на бескрайней равнине, где некуда было укрыться от холодных, дующих с реки ветров.
Наш дом стоял на улочке, тянувшейся от самой Гибернии до рыночной площади и переходившей затем в торговый тракт на более крупный город Орша, в семнадцати милях к югу. Когда в доме появлялись деньги, отец пристраивал новые комнаты. За домом мы разбили очень большой сад, а перед ним — маленький с двумя вишнями.
Мне неизвестно, сколько людей жило в Урльскиндере, но знаю, что у нас была одна большая церковь, а вокруг нее — еще пять построек поменьше, все они были отданы под самый северный аванпост труффидианской веры. Еще в городе было десять лавок, где покупали продукты и иногда товары, двести пятьдесят домов и три школы. Повсюду, даже когда шел все заглушающий и чинивший столько трудностей снег, мы слышали, как перед закатом ученики читают вслух священные тексты.
Большинство наших людей были тогда работниками; очень мало кто выбился в купцы, хотя со временем мы укрепились в этом деле. Остальные ткали молитвенные коврики, платки, рубахи и занавеси. Кое-кто умел писать иконы, которые труффидиане вешали у себя в церкви и часто продавали на юг, в земли с большим числом верующих. Еще несколько человек научились выводить священные слова, которыми полагалось иконы надписывать.
Самыми лучшими ткачами были ремесленники, умевшие вплетать 60, 70 или даже 80 нитей на дюйм материала. Эти искусники были взысканы богатыми покупателями и всегда заняты. Все, что бы они ни производили, покупалось. На рынке часто появлялись купцы из дальних стран, их морские галеры стояли на якоре у причалов на Гибернии, а длинные речные суда уже не были в диковину.
В нашем доме было пять, а потом шесть ткацких станков. Все взрослые ткали, отец даже нанимал девушек, чтобы они работали с нами, но наша семья не принадлежала к тем, у кого работа была постоянной. На пряжу была установленная цена, и каждая лавка с готовностью брала ее в обмен на товары, но когда мы вкладывали тяжелый труд, сами пряли нити и шили молитвенные платки, мало кто соглашался их покупать. Для нас они ничем от других не отличались, но люди знали, что мы не труффидиане.
Когда я стал старше, то понял, что наш отец болен. Он не мог работать. Летом он сидел в малом саду и пытался перевести дух. Зимой он не выходил из дома. Самым заветным его желанием было увидеть, как один из его детей отказывается от старых обычаев и становится сведущим в науке труффидианских священников, дабы помогать своей семье. Из-за этих старых обычаев, больше связанных с небом и землей, нежели с идеей Бога, все видели, что мы не такие, как они. Но (и это было нам в обиду) священники охотно брали с моего отца деньги за свои наставления. Я знаю, это его огорчало, потому что еды в доме всегда не хватало. Дух бедности царил в нашей семье. Иногда меня посылали в соседний квартал, в странноприимный дом для бедных, и там я ел «дни». (Предполагалось, что каждый день на неделе меня будут кормить в доме другой богатой семьи. Таков был обычай, чтобы ученики, которые обычно были бедными, каждый день получали хороший обед.) Но часто никто не брал меня на «дни», и я ходил голодный. Мне было стыдно в этом признаться, и я часто голодал. Несколько раз, надеясь получить какую-нибудь замороженную рыбку, я побирался у нечастых скаму, подобно призракам бродившим вокруг города, но они были опасливы и исчезали в снегах прежде, чем я успевал к ним обратиться.
Мой отец был сведущим в старых обычаях и читал из поблекших молитвенных книг каждый день после полудня, хотя ему приходилось быть осторожным и убирать книги, когда совершали обходы труффидиане. Часто он просыпался среди ночи, читал книги и стонал. Когда я спросил его, почему он стонет, он ответил, что таково его бремя, иными словами, что с тех пор как нашу родину захватил Халиф и мы рассеялись по всему миру, его душа не может обрести покоя.
Отец был мудрым человеком. Люди приходили к нему и просили уладить их споры. Тогда он выносил приговор во благо всем, хотя в тяжелые времена мать сердилась, что он отказывается от платы за эти услуги. Еще он умел говорить на языке скаму и поэтому помогал охотникам договариваться о правах на пользование угодьями. За эту службу он плату принимал.
Оглядываясь назад, я вижу, что мы, дети, жили в согласии друг с другом, пока нас не развела судьба. У нас была определенная дисциплина, потому что мы старались не говорить о болезни отца. Мы очень почитали родителей и особо любили мать, которая постоянно о нас заботилась. Она варила и пекла и всегда была занята, никогда не отдыхала.
Я помню безмятежную атмосферу запрещенных священных дней, когда мы распахивали окна, и тех соседей, кто решался приходить к нам и петь от всего сердца и с удовольствием. (Мы всегда посылали мальчика в укромное место на крыше, чтобы он предупреждал нас, если появятся священники.) После обеда отец уходил в свою комнату отдохнуть, а мать читала нескольким женщинам потрепанные молитвенные книги. Наш родной язык уже начал забываться, потому что так мало молодых умело или хотело на нем читать. В своем бунте против старших они принимали все, что приносили труффидиане.
Еще по ночам у очага мать рассказывала нам истории про старую землю, особенно про смелые набеги верхом на наших врагов. Я знал, что легенды о нашем сопротивлении Халифу не могут быть до конца правдивы, иначе нас не изгнали бы из Якуды, но мне нравилось их слушать. До того, как наш народ изгнали, моя мать славилась своими хлебами и умением объезжать лошадей. На нашей новой родине не было спроса на такие таланты.
Наш отец умер 48 лет от роду, в год 7590 по нашему летоисчислению. В то время мой старший брат был в Кретчкене, поселке возле Замилона, где жил со своей женой и ребенком. Поэтому дома я оставался за старшего, так как мой брат Майон был еще моложе. Я стал главой семьи. (Я оставил мое изучение труффидианской веры, хотя и не скучал по занятиям.) В книгах местной управы значится, что мои братья Майон и Бестрилл были близнецами. По закону, один из младших сыновей должен был отправиться служить в армии Халифа, и эта участь выпала Майону. Но Бестрилл считал, что от Майона нашей семье будет больше пользы, поэтому сам вызвался пойти в армию. Бестрилл погиб в битве против армии Мечтателя Джонса, в месте под названием Фраан. Мы об этом узнали из письма от одного его товарища: Бестрилл поехал на битву, его полк бросили прямо на пушки. Я рад, что мой отец умер до того, как про это узнал. Когда Бестрилл погиб, на его место призвали Майона. Это разбило нашей матери сердце.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});