друг стал реже ко мне ездить, соседи меня опять полюбили: «Ой, Люба! Да что ж ты все время работаешь?! Да пошла бы ты, отдохнула. А то ж ты все время на грядке. Да ты ж скоро упадешь…» (
Смеется.) И не только словами меня жалеют. Промышлять помогают. Вот, на семечки меня берут. Иной раз скажут: «Мы тебя на поле позвать хотели, но тебя дома не було…» В общем, соседи слегка подобрели ко мне. Вот так. А дружить с кем-нибудь особо – так у меня на это элементарно времени нету. Дома, дома и дома! Я иной раз себе говорю: «Какая ж ты противная стала. Ты ж такая не была! Ты была полегче, подобрее. Ну, чего ж ты такая стала?» Недавно одна женщина мне говорит: «Заметь, Люба, все трудоголики злые. А все алкаши – добрые…» Я спрашиваю: «Почему?» – «Да потому, что алкаш ничего не делает. Он выпил, и ему хорошо. А трудоголик – работает-работает, работает-работает. Оглянется, а работы опять прибавилось. Вот отсюда и злость берется». Ну, конечно, – жить сейчас полегче стало. Я хозяйство подтянула, и Лена пошла учиться в колледж. А с сыном Лешей отношения сложные – из-за того, что он меня ревнует к другу. Я поначалу даже дышать боялася при нем. А он иногда пройдет по станице и не поздоровается со мной. Отношения наши испортились из-за моего нового друга. Леша сильно заревновал меня к нему. Почему? Да потому, что друг начал его и Женьку, да и Лену напрягать и поругивать. Для того чтобы они больше по дому занимались и мне помогали. Бывало, командует: «Как же это вы так по хозяйству засрались?! Вы же мужики! А ну-ка, вот тут надо сделать и тут. Давай-давай!..» Но, видно, что это его жесткое учение не пропало даром. Леша сейчас живет у тещи, у мамы девочки, с которой дружит. Это – когда в станицу приезжает. А так он живет в Краснодаре, с этой девочкой, на квартире. И вот он приезжает, приходит ко мне и хвастает, какой он хороший навес в дому у тещи соорудил, как он ловко в беседку свет провел! Он, Леша, не раз слышал, как мой друг меня учит: «Купи хорошее, хоть дорого, но купи, и сделай раз! Чтобы это было красиво. Пусть это и дорого, но хорошо. Чтобы ты лет пять-десять не заглядывала туда. А не так, чтобы как-нибудь и потом поломалось…» И вот Леша мне показывает свой труд – и провод, и выключатель, и розетку – и говорит: «Мама, лучше я один раз сделаю, но хорошо, пускай и дорого, чем сто раз дешево и плохо!» Я про себя улыбаюсь – чую, откуда этот ветер дует. Мне мой друг сделал во дворе скважину с насосом. Я теперь поливаю весь огород. И Леша недавно говорит: «Мам, я тоже сделаю теще скважину, что ж она руками поливает…» Он, как придет ко мне, глянет на мою землю – у меня все цветет, все чисто, все зелено. Пошел, нашел друзей, сами вручную скважину пробурили купили насос, прокачали глину и муляку. А потом воду пустили в огород, развели по трубам. Хорошо! В последнее время Леша видит, что Володя не приезжает. Так он постоянно приходит, помогает мне по хозяйству. Вот, дымарь сделал. Хочет электричество в курятник провести – по утрам темно там, плохо управляться. В общем – наглею!.. (
Смеется.)
«В общем – наглею!» Что скрывается за этой вроде бы проброшенной попутно, проходной, но вряд ли случайной констатацией Любы? Неплохо зная этого человека, я понимаю, что здесь слегка, в полушутливой форме пробивается на поверхность беседы дискурс расчетливой соразмеренности собственных трудовых усилий с аналогичными вкладами близких людей – друга, сыновей, соседей. Причем «расчетливость» фигурирует в данном случае не в ее типичной для русского словоупотребления негативной коннотированности, а скорее, как трезвая, рациональная взвешенность. Как нейтральная рассчитанность. Как обдуманная стратегия устойчивого, по возможности свободного от рисков, продолжения неумолимо укорачивающейся жизни. По-женски покорно приняв к сведению и исполнению организационно-технологические экивоки ее друга, с радостью осознавая крепнущую экономическую почву под ногами (забота Леши, скважина в огороде, цветущая земля), Люба дискурсивно инвентаризирует и любовно перебирает эти крохотные, по сути, эфемерные блага и, не полностью веря в полосу своих жизненных удач, с оттенком суеверной осторожности, подытоживает: «В общем – наглею!»
– «У нас в станице стало скучно. Все сейчас заняты своим делом, – лишь бы выжить, лишь бы не упасть в бедность и в страданья. Люди этого уже вдоволь хлебнули и понимают, что времена идут тяжкие. В центр почти не ходишь. А что ходить, коли денег нету. Чего в этом разе зря идти? Только позориться. Даже те, которые держат магазины, те, которые торгуют, и те не сильно шикуют, как мне кажется. И люди гораздо больше именно своим хозяйством занимаются – быков держат, свиней. Сейчас стало больше живности в станице. Даже по запаху ощущается – в станице скота прибавилось. Огороды за станицей люди побросали – невыгодно, сил много на них уходит. Животными в основном занялись. Вот у нас тут недалеко частная собственная ферма. Все сделано чисто, аккуратно. И не скажу, что роскошные сараи. Просто каркас обтянули толем и пластиком и держат здоровенных быков. Сена много во дворе заготовлено. Ну, что еще?.. Мой друг Вова научил меня торговать. Я ведь раньше никогда не торговала – так, если с соседями обменяешься чем-нибудь. А у моего друга была возможность привозить с молокозавода творожную массу. Ну, ту, из которой сырки делают. Но эта масса вроде как паста. Она без добавок, которые ее делают сладкой, ароматной. Просто паста, в больших пластиковых мешках-контейнерах. Килограммов по восемь-десять. И он эти мешки как-то с молокозавода утягивал. Вот, он мне говорит: «Люба, у меня денег нет, чтобы тебе дать. А вот тебе пять-шесть мешков творожной массы. Занимайся! Ищи клиентов!» Я сперва и не знала, с чего начинать. Кому предложить? Как ее продать? А теперь у меня целая клиентура, и все они ждут очередного завоза. Друг мой последний раз привез 55 килограммов. Я сразу пять кило себе на еду оставила. А остальные мешки я в школе за 40 минут продала, а потом в больницу забежала, и у меня остаток массы за пять минут расхватали. И еще бы брали, но у меня все закончилось. Берут и по четыре, и по десять килограммов. Но цену я сильно не завышаю, не