— Расскажи, какая она была. — Тиффани перевела взгляд на портрет, стоявший на пианино.
Корт проследил за ее взглядом, и его смущение усилилось. Недоверие, с которым Тиффани восприняла известие, что у него нет ни одного изображения ее матери, заставило Корта предпринять по всем галереям Нью-Йорка поиски портрета, который походил бы на выдуманный им образ.
— Она была невысокая и стройная, с длинными темными волосами. Когда я подошел ближе, то увидел, что у нее огромные фиалковые глаза и длинные черные ресницы.
— Как у меня?
— Совсем как у тебя, — подтвердил Корт. — На ней было голубое платье, и она была очень грустная.
— Потому что она не могла найти работу, и у нее не было денег, чтобы купить еду, — воскликнула Тиффани, — но ты посадил ее на лошадь и увез ее и подарил ей шелка, меха и бриллианты.
— Что-то вроде этого.
— Я думаю, это самая романтичная история, какую я когда-нибудь слышала, — серьезно сказала Тиффани. — Когда мы поедем в Англию, мы сможем, навестить маминых родственников.
— О, нет! — поспешно возразил Корт. — Я не представляю, где они живут.
— Ты можешь узнать, папа.
— Я даже не знаю их фамилии, — отчаянно импровизировал Корт. — Твоя мама не захотела мне сказать.
— Значит, ты знаешь только ее имя. Это было очень красивое имя, правда!
— Да, — медленно произнес Корт. — Очень красивое.
— Какое же?
— Ты же знаешь, какое… — начал Корт. Он отвел взгляд. — Алида, — тихо сказал он.
— Алида, — повторила Тиффани. Она взяла портрет и прижала его к груди. — Если не возражаешь, папа, я возьму маму с собой в постель, и мы возьмем ее портрет в Англию и Африку. Может быть, кто-нибудь помнит ее.
Когда за девочкой закрылась дверь, Корт закрыл лицо руками. Своим рассказом он хотел снять ее боль и надеялся, что Тиффани скоро перерастет свое детское любопытство, в противном случае ему придется отвечать на еще более сложные вопросы, когда она станет старше.
Глава вторая
Корт прибыл в Кейптаун в конце марта, и удивительно, что одним из первых, кого он встретил, оказался человек, которого он приехал спасать: человек, который, как все считали, находился в тюрьме Претории. Джон Хейс Хаммонд.
Выяснилось, что Хаммонд заболел дизентерией, и Барни Барнато использовал все свое влияние, чтобы его выпустили на поруки. Это было большим успехом, заверил Хаммонд Корта: ведь он был одним из четырех главных обвиняемых по делу о Комитете реформ.
Более того, Хаммонда, казалось, нисколько не беспокоила собственная судьба. Он с юмором рассказывал, как Нелли Джоэл, жена племянника Барни, Солли, обычно приезжала в тюрьму, спрятав под шляпкой сигары, а под платьем пару уток, тогда как Натали Хаммонд контрабандой проносила длинные болонские сосиски, обмотав их вокруг талии.
Корт был в растерянности. Приехав в такую даль, чтобы спасти своего соотечественника, он нашел Хаммонда загорающим в Кейптауне и с юмором рассказывающим о буйном веселье в тюрьме Претории.
Суд должен был состояться 27 апреля, но Хаммонд был уверен, что пленники скорее отделаются штрафом, чем получат срок. Поэтому Корт был в весьма радужном настроении, когда показывал Тиффани достопримечательности Кейптауна — самыми важными были место, где он встретил «Алиду», и дом, где родилась Тиффани — а потом они отправились в Преторию. Не желая, чтобы ее оставляли в Кейптауне, Тиффани вновь начала капризничать, и Корт уступил, поверив заверениям Хаммонда, что в Трансваале стало спокойно.
По сравнению с Нью-Йорком Претория была очень маленькой и сонной. Даже ее младший брат, Йоханнесбург, перерос столицу по части населения и масштабам бизнеса и строительства. Приехавшему из большого города Корту показалось, что Претория состоит из Черч-сквер со зданием правительства в центре и широкой длинной Черч-стрит, на которой находился особняк президента.
Сначала он предполагал посетить Пауля Крюгера, чтобы ходатайствовать за Хаммонда, но его убедили, что в этом нет необходимости. Все заговорщики были в прекрасном настроении, а солидные суммы штрафа, которые, как предполагалось, им предстояло заплатить, не составляли проблем для таких состоятельных людей. Только в ночь перед судом Корта начали мучить дурные предчувствия, когда Барни Барнато сказал ему, что заговорщиков усилено убеждали признать свою вину. Вероятно, была заключена сделка, и обвиняемым гарантировали, что если они признаются в своем преступлении, то будет вынесен более мягкий приговор. Внешне все это выглядело хорошо, признали Корт и Барни, за исключением того, что обвиняли в государственной измене, а за нее полагалась смерть.
— Выпей, — предложил Барни свое излюбленное средство успокоения.
— Нет, — ответил Корт. — Не хочу.
В первый день суда Корт ничего не понимал, потому что судопроизводство велось на голландском языке; он не мог спокойно сидеть на месте и постоянно оглядывал зал. Его беспокоил Хаммонд, который выглядел больным и нуждался в помощи врача; беспокоил судья, который, как говорили, уже потребовал для обвиняемых смертного приговора; беспокоило настроение ожидания сенсации среди зевак и особенно среди представителей прессы. Один из газетных репортеров показался Корту знакомым, но он был слишком возбужден и захвачен происходящим, чтобы размышлять об этом человеке. Слушание закончилось, и было объявлено, что приговор вынесут на следующий день.
— Давай выпьем! — опять предложил Барни.
— Нет, — отмахнулся Корт.
На следующее утро судья как-то подчеркнуто обыденно вышел в зал и, весело болтая со своими помощниками, занял свое место. Потом он предложил женщинам покинуть помещение. Сначала он вынес приговор первой группе обвиняемых: два года тюрьмы, штраф в размере 2 тысяч фунтов стерлингов и немедленная высылка из Трансвааля. В наступившей затем тишине судья надел черную шапочку и посмотрел на четырех зачинщиков. Даже человек с самыми ограниченными познаниями в языке смог понять фразу: «Hangen bij den nek». Хаммонд и трое его друзей были приговорены к смерти.
В зале возникли шум и неразбериха. Корт сидел неподвижно, но он заметил, что Барни направился к помосту, где сидел судья, и начал выкрикивать оскорбления. В полной растерянности Корт вышел на улицу и некоторое время стоял там, пока Барни и его друзья не увлекли его в Претория-Клуб.
— Мы непременно вытащим их, — пообещал Барни. — Выпьешь?
— Да, — ответил Корт. — Выпью, обязательно.
После стольких лет воздержания первый стакан показался ему каким-то безвкусным, второй был уже лучше, а третий — настоящий нектар. Корт задержался в клубе; он даже забыл о Тиффани, ждущей его в гостинице, так он старался избавиться от гнетущего чувства вины за то, что он провалил свое поручение.