матери и вечности, Вы не размельчились на политиканство, так унижающее нашу литературу, поднялись выше националистических ветров, скорее, поветрий, сказавши, что мать для всех едина, как Бог...
Вам много напишут и скажут много добрых и прекрасных слов за Вашу поэзию, за этот гимн матери. Вам будет трудно работать дальше, ибо, взяв такую высоту, преодолев её, надо взбираться ещё выше — таков закон жизни, следовательно, удел творца!
Я пишу Вам из махонькой вологодской деревеньки, сплошь почти населённой старенькими вдовами, большей частью вдовами военных лет. Я кланяюсь Вам от имени их и желаю ихними добрыми устами того, чего они желают всем добрым людям: — Дай Вам бог здоровья!
Позволю себе обнять Вас, как бывший солдат и человек, так рано познавший сиротство.
Земной Вам поклон!»
Из писем, которые получил Расул Гамзатов после выхода поэмы, можно было составить книгу — книгу любви, светлой печали, книгу гимнов матерям мира.
«Мать — вечная тема поэзии, — отозвался Чингиз Айтматов. — Невозможно даже представить, сколько прекрасных слов сказано об этом. Но вот Расул нашёл новые, необыкновенные слова. Он не боялся повториться. И оказалось, что его гимн матери зазвучал в общем резонансе мировой лирики. Это, конечно, произошло потому, что Гамзатов открыл их в своём сердце, сердце поэта и человека, опалённого любовью и нежностью. В том, с какой потрясающей силой он излил свои переживания, — непреходящая современность искусства в целом... Своей поэзией он утверждает величие подлинной человечности как нравственной основы бытия. Он славит Мать как первородный источник и начало всего сущего, как надежду и веру в бессмертие всего человечества».
Вот и ныне, мама, я стою
Пред холмом, понурясь виновато,
С болью вспоминаю жизнь свою,
Всё, чем огорчал тебя когда-то...
Если мать хоронит сыновей,
Плачет мать и слёз унять не может.
На могиле матери своей
Сын молчит. И сына совесть гложет.
В 1980 году за поэму «Берегите матерей» Расул Гамзатов был удостоен Государственной премии РСФСР имени М. Горького.
«ПРИЛЕТИМ В СОФИЮ И — КОНЕЦ ТВОЕЙ СЛАВЕ»
Расула Гамзатова иногда называют всемирно известным поэтом. Для этого есть немало оснований. Его перевели на множество языков, ему присуждались международные литературные награды. Но сам Гамзатов относился к этому более сдержанно. Когда Далгат Ахмедханов спрашивал поэта о том, как складываются его отношения с читателями за рубежом, Расул Гамзатов отвечал:
«Думаю, что не следует обольщаться: я не так популярен в мире, чтобы мог ответить на такой вопрос. К тому же нельзя относиться к зарубежным читателям с меркой, привычной для нас. За границей на встречу со своим любимым национальным поэтом могут явиться всего пять-десять человек, а в нашей стране на неё придут тысячи. И потом — самое главное — они постольку мои читатели, поскольку хотят узнать о Дагестане и читают о нём. Им интересен он, а не Расул Гамзатов. Впрочем, меня знают в литературных кругах и, возможно, уже через них... Буду безмерно рад, если хоть немного послужил своему родному краю».
В Болгарии он чувствовал себя как дома. Болгары знали русский языки много переводили Расула Гамзатова. В культурах Болгарии и Дагестана, горных стран, было много похожего. Казалось, одень болгарина в костюм горца — и не отличишь. Похожими были и пища, и вино. География, природа на всё накладывали свой отпечаток. В Болгарии у Расула Гамзатова было много друзей, там он был не просто известен, он был популярен. Но Яков Козловский, похоже, этого не знал, иначе не сказал бы Гамзатову, когда они собрались лететь в Болгарию: «Прилетим в Софию и — конец твоей славе».
Но он ошибался, о чём и поведал в воспоминаниях: «Не успели мы приземлиться в Софии, как повторилось то, что происходило в Москве: его узнавали совершенно незнакомые люди. Явно раздосадованный, он вздохнул: “Я Гамзатов, я не Райкин”».
Расул Гамзатов гордился, что стал первым мусульманином, награждённым болгарским орденом Кирилла и Мефодия. На вручении ордена случилась занятная история. Давая интервью после вручения, Расул Гамзатов вдруг заявил, что не признает советско-болгарской дружбы. Посол Дмитрий Жулев был ошеломлён, но Гамзатов, выдержав драматическую паузу, всё прояснил: «Я признаю только советско-болгарское братство!»
Дипломатический казус был исчерпан, не успев начаться, а слова Расула Гамзатова восторженно растиражировали газеты.
Ещё через несколько лет Расул Гамзатов стал лауреатом премии имени Христо Ботева — классика болгарской литературы. Этого поэта Гамзатов любил. Он говорил о нём в беседе с болгарским журналистом Любеном Георгиевым после вручения премии:
«Я несколько раз был в Калофере, в доме Ботева. Это сокровенное место для каждого болгарина и для каждого иностранца, связанного с Болгарией. Как скромно жил в детстве Ботев! Я написал в книге музея: “Я недолго был здесь, но запомнил это место на всю жизнь”. Особенно тронул меня барельеф матери поэта перед порогом дома. Я вспомнил стихи Ботева о матери. Меня поражает целеустремлённость этого человека. Поражают и его стихи — двадцать стихотворений всего-навсего! И я подумал: зачем мы пишем так много? Для него каждое стихотворение — событие. Каждое стихотворение имеет свою историю, связанную с жизнью Ботева и с жизнью Болгарии. Трогательна простота и внутреннее величие этого человека».
Поездки по миру были самые разные — с делегациями советских писателей, делегациями Верховного Совета, от Международного комитета по Ленинским премиям, на конференции стран Азии, Африки и Латинской Америки, корреспондентом от центральных газет и по многим другим поводам.
Мы нарасхват — и ездим, и летаем,
Торопимся с приёма на приём,
А список наших дел неиссякаем,
И мы себе поблажки не даём.
Визиты, совещания, дебаты,
Каскады тостов, череда речей,
Сенаторы, министры, депутаты,
Толпа секретарей и толмачей.
Под пышною парламентскою кровлей,
За длинными столами разместись,
Толкуем о культуре и торговле,
Крепим взаимовыгодную связь[149].
В беседе с Далгатом Ахмедхановым поэт рассказывал о странах, в которых побывал. О местах, которые открывали ему другие миры, самобытные культуры. О том, что ему не нравилось, что возмущало:
«Необразованность, чванство, самонадеянность. Высказываюсь так решительно потому, что часто был свидетелем того, как беспардонно выносились людьми суждения о вещах, совершенно им незнакомых. Многого там не читают и многого не понимают, однако судят обо всём с видом непреложных