— Я благодарю тебя, Элк. Теперь мне легче. Но что мне делать, чтобы лицо Бута оставалось в земле, а его кровь исчезла?
— Пригласи к себе Мэри. Если она будет в твоем доме, кровь исчезнет, а если ты с ней сходишь на могилу, лицо лжеца останется в земле.
— Элк!
— Что, это так трудно? Мэри будет упорствовать?
— Наверное, нет. Она будет уступчивой по причине, которую я не переношу.
Элк испытующе посмотрел на молодую женщину.
— Что ты не переносишь, Квини?
— Я не переношу то, что она любит Джо.
— Ты в этом уверена?
— Нет слов и знаков. Но я знаю это.
— Ты не можешь этого перенести? Наши отцы имели временами двух или трех женщин в своей палатке. Женщины любили друг друга и помогали друг другу. Сегодня так не должно быть. Но разве надо ненавидеть?
— Элк, ненависть и любовь есть одно. Их не разделить. Они как бог и черт.
— Квини, Джо — твой, и ребенок — твой. Мэри скромна и молчалива. Можешь ли ты ее в самом деле ненавидеть? Она тебя не ненавидит, она даже тебе помогает.
— Я этого никогда не пойму, Элк.
— Ты красива, Квини, и твоя любовь как сильный магнит. Мэри некрасива, и от нее не исходит никаких лучей. Она научилась смирению, и она работает. Должна ли ты ее за это ненавидеть?
Квини молчала.
— Квини, если ты не смягчишь свое сердце, то кровь не исчезнет и лицо не скроется под землю. Я тебе говорю это, и так оно и есть.
— Элк, я буду молиться о том, чтобы я это смогла. Наши отцы и матери тоже молились.
— Они это делали.
Вечером Квини возвратилась назад.
Джо и Окуте ждали ее с едой. Обоим бросилось в глаза, что молодая женщина смущена и избегает смотреть на Джо. Окуте хотел сразу после еды уйти, потому что он чувствовал, что молодым супругам надо о чем-то поговорить. Но Квини попросила его остаться.
— Что случилось? — спросил Стоунхорн.
Квини испугалась его не совсем обычного тона, ведь он был чужд ее снам, и об этих снах ей надо было теперь говорить. Она не могла долго скрывать перед мужем причину своего страха. Она не могла больше за нее держаться и выложила ему.
— Джо, я сказала Элку, что ты застрелил двух конокрадов, и что Бут сжег тела и изуродовал, и что их никто не обнаружил.
— Ах! — Джо стал как чужой, Квини испугалась.
— Элк будет молчать… Джо.
— Так же хорошо, как ты? — Это была издевка.
Квини сперва не ответила. Она была в полном смятении. Наконец она тихо произнесла:
— Это были два бродяги. Блэк Энд Уайт-старший и Бренди Лекс.
— Как и следовало ожидать. И что же теперь?
Квини залилась слезами.
— Тебе надо облегчить свою совесть и донести на мужа? Ты уже была в полиции?
— Нет! — вскрикнула Квини.
— Что же это все должно значить?
— Джо, я поступила неправильно?
— Не разыгрывай наивность. Это невыносимо. Что ты еще рассказала Элку?
— Я не могу этого повторить.
— Что-то о супружеской постели?
— Джо!
— Итак, пожалуйста, что ты там еще наговорила?
— Я боялась Гарольда Бута. На полу нашего дома кровь, под корнями травы его лицо…
— Ты раскаиваешься, что его застрелила? Тогда, когда ты в нашу первую ночь пустила пулю в Джесси, ты была больше индеанкой!
— Это было другое… в открытой прерии… и это был гангстер… я его не знала.
— А-а, да, гангстер. Однако Гарольд не был таким злым, а? И ты его знала? — Джо стал только еще отчужденнее.
— Стоунхорн!
— И почему «боялась»? Элк тебя успокоил?
— Если ты так спрашиваешь, ты не заслуживаешь ответа.
— Отказываешься давать показания. Как же я должен тебя спрашивать? Нежно?
— Джо, не будь таким пошлым. Я не знала, что ты можешь быть таким пошлым.
— Я тоже кое-что не знал, голубушка моя. Супружество — это как ганг54. Кто болтает — исключается. По меньшей мере, это. Так нельзя вместе работать.
— Джо, преступления — это же не работа. Порокам не место с этим словом.
Джо рассмеялся:
— Ладно, расскажи-ка мне лучше, как же ты хочешь умилостивить призрак Гарольда? За этим-то ты ведь и отправилась, не так ли?
— Да!
— Пожалуйста! — Тон Джо стал еще саркастичнее, ведь он терзал не только Квини, но и самого себя.
— Это может сделать только Мэри. — Когда Квини произнесла это имя, она старалась проследить за выражением лица Джо. — Мне надо сходить с ней на могилу, и я должна пригласить ее в наш дом… в который она никогда с тех пор не входила, хотя ты как-то сказал, что она будет приходить.
— Ну, попытай свое счастье. Из нее получится прекрасный жрец. Я пока в типи к Окуте. Теперь тебе лучше будет спать одной. И ты должна сказать себе: мне не нужны больше никакие другие мужчины, ни священники, ни привидения. Если тебе без таких доверенных не обойтись и твое сердце время от времени должно изливаться, тогда отправляйся назад к своим родителям. Я сказал. Хау.
Стоунхорн поднялся и вышел вон. Поднялся и Окуте. Квини молча молила Окуте хотя бы о знаке сочувствия, но он не обратил на нее никакого внимания. В деле, которое могло стоить Джо жизни, она нарушила доверие и молчание, и даже Окуте не нашел ей оправдания.
Квини осталась одна.
Она сделала все то, что как будто бы делала обычно каждый день, потом вымылась, разделась и улеглась на топчан, на котором она много ночей переживала страх, тревогу и блаженство.
Она выключила свет, чтобы в темноте еще больше почувствовать одиночество в этом доме, повернулась на спину и положила руки на грудь и тут почувствовала движение под сердцем. Маленький Стоунхорн, конечно же, противился тесноте. Это успокоило ее, и около полуночи она задремала.
На следующий день, не дожидаясь, пока Джо объявит, что не будет ее провожать, она уехала на автомобиле в школу. Вечером она пошла на ранчо Бутов к Мэри. Та как раз кормила своих свиней и держала в руках пустое ведро, когда увидела Квини. Мэри не торопилась и не медлила, она вычистила ведро, поставила его на свое место и подошла затем к Квини.
— Что случилось?
Квини неопределенно махнула рукой.
— Ну, заходи же.
Квини послушно пошла с Мэри в утопающий в снегу дом. Родители большую часть мебели взяли с собой. Мэри остались только кушетка, на которой она обычно располагалась в жилой комнате, стол, два стула и шкаф. Квини села на один из стульев, Мэри — на другой. Квини — Тачина сама себя больно ткнула в бок. Она решила говорить все напрямик, а не путаться в пустых фразах.
— Мэри, я никак не могу примириться с тем, что мне пришлось убить твоего брата. Мне с этим никак не примириться. Он тоже не примирился с тем, что умер. Он меня ненавидел до последнего вздоха. Поэтому он и хотел меня задушить. Но должен же быть этому конец, ведь так я не могу жить.
Мэри посмотрела на Квини:
— Ты оправдана.
— Такой ответ, Мэри, я могу и сама себе дать. Но он мне не помогает.
— Это же не убийство отца, которое тоже произошло в вашем доме.
Квини немного повременила, прежде чем продолжить разговор.
— Мать Стоунхорна была в крайности, когда она это совершила. Дело шло о ее ребенке. Это еще хуже. Вот теперь Гарольд. Я в первый раз снова произношу его имя. Мэри, что мне делать?
Мэри сжала одной рукой другую.
— Делать? Слишком поздно, Квини. Я всегда думала: если бы ты полюбила не Джо, а Гарольда, может быть, все было бы иначе. Джо ты вытащила, он тоже достаточно глубоко завяз. Но Гарольд опускался все глубже и глубже. И я, значит, думала: если бы она любила Гарольда, все бы было иначе. Я долгое время думала так. — Мэри прервалась. — Но теперь я больше так не думаю. После истории с лошадьми я больше так не думаю. Гарольд, ты знаешь, всегда любил лгать. Еще ребенком. Я тогда расплачивалась, когда он лгал отцу и матери на меня, и я была всегда во всем виновата. Поэтому я временами ненавидела его. Потом он был снова хорош ко мне, и я ему верила. Так вот все и шло. И вот наконец… наконец он стал злым человеком, скверным. Бог ему судья.