Читать интересную книгу Сталин и писатели Книга первая - Бенедикт Сарнов

Эта легенда о бывшем богатом барине, который отдал Ленину все свои богатства, получив взамен вагон из «царского поезда», вероятно, связана с другой легендой — о царском» (великокняжеском) происхождении Демьяна. Но эту последнюю многие склонны были считать даже и не легендой, и не слухом, а самой что ни на есть доподлинной реальностью. Вот, например, как говорил об этом хорошо знавший Демьяна Иван Михайлович Гронский:

— Многое в биографии и поведении Бедного до конца не ясно.

Советую вам сходить к Вере Руфовне (жене Д. Бедного. — Б.С.). Поинтересуйтесь. Особенно происхождением Бедного. Вы, наверное, знаете, что Бедный был сыном Константина Константиновича Романова… Не удивляйтесь… Ведь ни для кого не было секретом, что на столе у Бедного стоял портрет Константина Константиновича. Когда я встречался с ним еще до революции, он был тогда студентом-белоподкладочником в Университете. Потом, когда Бедный примкнул к революционному движению, к нему приходил комендант императорского двора и просил вернуть все, что у Демьяна было от К.Р. Бедный вернул. Когда Бедный был за границей, с ним очень хотела встретиться графиня Клейнмихель, которая и была его матерью. Да и не надо забывать, что начинал Демьян с верноподданнических стихов.

Все это мне рассказал сам Демьян, когда ему пришлось решать вопрос о своей семье. Он жил тогда у Лидии, а я посоветовал ему вернуться в старую семью, к Вере Руфовне. Вот тогда он мне все это и рассказал.

— Сталин за все это мог арестовать Бедного.

Мог. Правда, у меня был разговор со Сталиным, когда я рекомендовал не арестовывать Демьяна. Да и у Сталина был сложный характер.

(Вячеслав Нечаев. Ненаписанные воспоминания. Беседы с И.М. Гронским. «Минувшее. Исторический альманах. 16». М. — СПб. 1994. Стр. 106.)

В какой мере достоверна эта версия «царского» (великокняжеского) происхождения Демьяна, судить не берусь. Но дыма без огня не бывает, а тут сквозь дым и огонь проглядывает.

В статье о Демьяне Бедном, напечатанной в первом томе первой советской «Литературной энциклопедии» (1930 г.), биография Демьяна представлена в традиционном тогдашнем духе: родился и рос в бедной крестьянской семье, страшное, нищее детство, каторжная совместная жизнь с матерью, обращение которой с ним было, по его собственным словам, «зверское». Затем: «Тринадцати лет был отдан в киевскую военно-фельдшерскую школу». И тут вдруг, без всякого перехода — биографический прыжок еще более фантастический:

Двадцати одного года (1904) поступил на историко-филологический факультет петербургского университета.

(Литературная энциклопедия. Том первый. М. 1930. Стр. 378.)

Как? Каким образом? Загадка!

В особенности, если к этому добавить уже личное воспоминание И.М. Гронского, который говорит, что до революции встречался с Демьяном, который был тогда студентом-белоподкладочником.

В автобиографической поэме Демьяна «Горькая правда», в которой немало строк посвящено рассказу о крестьянском происхождении автора и его тяжелом нищенском детстве, есть и такая загадочная строфа:

От блеска почестей, от сонмища князей,Как от греховного бежал я наважденья.В иной среде, иных друзейНашел я в пору пробужденья.

О том, как он оказался в этом «сонмище князей», среди «блеска почестей», от которых потом бежал, в поэме не сообщается.

В современном (пятитомном) биографическом словаре («Русские писатели. 1900—1917») этот туман несколько рассеивается:

В авг. 1896 поступил в Киев, воен-фельдшер. школу. Как лучший ученик вскоре был представлен инспектору-попечителю воен. уч. заведений вел. кн. Константину Константиновичу (поэтич. псевд. К.Р.). По окончании школы (1900) служил в воен. лазарете в Елизаветграде. Позже вел. князь разрешил Б. в порядке исключения сдать экстерном экзамены за курс гимназии в Елизаветграде и учиться дальше (с условием отслужить в армии еще 2 года по окончании учения). В 1904 он поступил на ист. –филол. ф-т Петерб. ун-та, лекции в котором слушал по 1908. Звание действительного студента (до 1914) давало ему право жить в Петербурге и заниматься лит. деятельностью.

(Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. 1. М. 1989. Стр. 195.)

Тут тоже много неясного. Слушать лекции — это одно, а иметь звание «действительного студента» — совсем другое. И почему слушал лекции по 1908 год, а звание студента сохранил до 1914-го?

Выяснилось, однако, что Константин Константинович Романов к устройству его судьбы действительно руку приложил. Так что держать на своем столе портрет великого князя некоторые основания у него были.

Другое дело, что в те времена это было небезопасно: Вячеслав Нечаев, слушавший и записавший рассказ И.М. Гронского, не зря тут кинул реплику, что ведь «Сталин за все это мог арестовать Бедного».

Разумеется, мог. Но мог и по любому другому какому-нибудь поводу. А мог и без всякого повода

Что же касается великокняжеского происхождения знаменитого пролетарского поэта, то для Сталина (который, если этот факт действительно имел место, не мог, конечно, о нем не знать) это было скорее плюсом, чем минусом.

Сталин любил выдвигать людей с темным (темным с ортодоксальной большевистской точки зрения) прошлым. Благодаря этому темному прошлому и постоянному страху разоблачения ему было удобнее держать их в руках. Так, например, он выдвинул на первые роли Вышинского, которой в прошлом не только был меньшевиком, но после февраля, кажется, даже подписал ордер на арест Ленина. Не на первые, но тоже достаточно важные роли выдвинул он и Д. Заславского, который в досоветском своем прошлом был (страшно вымолвить!) сионистом.

Вот так же и «великокняжеское» прошлое Демьяна могло не только не мешать, но даже помогать Демьяну в его вхождении в самый верхний слой партийного и советского истеблишмента. Разумеется, до тех пор, пока он делал то, что было нужно Сталину.

А он — старался.

* * *

22 января 1928 года в парижской белоэмигрантской газете «Дни», выходившей под редакцией А.Ф. Керенского, появилась подвальная статья некоего Семена Верещака — «Сталин в тюрьме. Воспоминания политического заключенного».

Автор этой статьи был эсером, со Сталиным пересекался в разных местах заключения, на этапах и тюремных пересылках. В 1908 году — в бакинской Баиловской тюрьме, в 1912-м — в Нарымском крае, в селе Колпашёве, где Коба провел несколько дней до переезда в местечко Нарым. Там, в Нарымском крае, у ссыльных было бюро, делившееся на северное — в Нарыме и южное — в Колпашёво. Верещак был членом южного бюро, где ему случилось писать и подписывать подложный паспорт Свердлову. Все побеги из ссылки совершались, как он пишет, через и при посредстве этого бюро. Последний раз он Сталина видел в 1917 году —уже в Петрограде, на 1-м Съезде Советов, куда он, Верещак, прибыл как делегат от Тифлисского гарнизона.

В общем, ему было что вспомнить о человеке, который к тому времени уже воспринимался как главная фигура в партийно-государственной хунте, правившей большевистской «Совдепией».

Статья Верещака попалась на глаза Демьяну Бедному, и  он использовал ее для решения задачи, которая тогда еще прямо поставлена не была, но, как видно, уже носилась в воздухе.

Демьян однажды написал о себе:

Во времена оны,Читая мои боевые фельетоны,Ильич сказал (должно быть, не зря)«У нашего Демьяна хорошая ноздря!»

Вот эта самая «хорошая ноздря» и на этот раз помогла Демьяну унюхать главное веяние времени. Он раньше многих (а может быть, даже раньше всех) почувствовал, что уже готова почва для создания культа Сталина. Пора было в эту хорошо взрыхленную и унавоженную почву бросить первое зерно. И тут очень кстати ему пришлась вот эта самая статья живущего в эмиграции эсера Семена Верещака.

Статья эта, когда я ее прочел, меня, признаюсь, слегка насторожила. Кое-что в ней показалось мне довольно странным.

Особенно странно выглядело у белоэмигрантского автора настойчивое выпячивание выдающейся роли Кобы в истории революционного движения в Закавказье. Получалось, что Сталин был самой крупной, самой яркой фигурой среди закавказских большевиков. Безусловным, всеми признаваемым их вождем:

Видных фигур в литературном, политическом и общественном отношении большевики в Закавказье не имели. Джугашвили, Шаумян, Джапаридзе, Махарадзе — вот и всё. Из них только Алеша Джапаридзе, как работник по профсоюзному рабочему движению, был до некоторой степени известен и популярен. Главой и душой активных закавказских большевиков был всегда Коба.