Жизнь брала свое. Как жарко! Охота купаться и возможность есть, благо темные воды реки Мухавец и песчаный пляж рядом. Отдыхающих там постепенно прибавлялось, и лишь старожилы вспоминали о великолепном песке на противоположном берегу Буга. Ничего не поделаешь, там теперь граница.
Как и во всей стране, в Бресте вечером начнутся выпускные балы, где нарядные юноши и девушки начнут радоваться счастью вступления в новую, взрослую жизнь.
А она будет, просто обязана стать, счастливой. Там, где не было оркестра, играл одолженный патефон, звучала гитара или баян, а танцплощадку заменял луг, поляна с горевшим рядом костром. Впервые открыто поблескивали бутылки с вином, а юноши, еще ломкими голосами, предлагали друг другу закурить.
В воскресенье праздник продолжится. Физкультурный парад на стадионе, большой детский концерт в парке имени Первого мая. На областной смотр везут лучшие коллективы. Почти шесть тысяч детей приедут вечером в Брест.
Майор, следуя из города на потертой жизнью «эмке» за подругой, тещей и вещами, видел, как по улицам, радостно жестикулируя, кто-то уже вел в центр города пацанов и девчонок с красными галстуками.
Откуда у Ненашева машина? Елизаров распорядился, когда Максим объяснил, что отправляет «семейство» подальше от границы. И для местных знак, что комбат не шутит. На эвакуацию населения из прифронтовой зоны решился лишь враг с запада, и то не из-за гуманизма, а для секретности.
Но все имеет двойной смысл. Черт знает, что случится ночью, так что, вот тебе, Максим и охрана, и конвой. Как еще Панову воспринимать очень уверенного в себе пограничника, переодетого шофером-артиллеристом?
Ненашев молча пролез в раскрывшуюся перед ним дверцу автомобиля.
Догадка подтвердилась, когда он принялся шарить рукой за задним сиденьем. Единственное место в «эмке», куда можно сунуть что-то массивное, так, чтобы пассажирам было не видно.
— Товарищ капитан, может не надо?
— Будешь плохо вести, закатаю в лоб! — правда, до его лба еще надо допрыгнуть.
Максим нащупал, что-то мягкое, тяжело груженное металлом, и потянул вверх. Оказывается, «разгрузки» принялись шить и пограничники, как и приделывать к «ППД» знакомые ручки. Ага, такая заразная болезнь, которую не остановить. Майор молча затолкал туда свой вещмешок. К числу людей рядом добавилась еще одна единица.
— Один вопрос. Станешь мне родной матерью, а, если придется, и Отелло?
— Я больше Лермонтова люблю.
— Гляжу на будущность с боязнью, гляжу на прошлое с тоской, — пробормотал майор. — Намекаешь, что любимый поэт так и не стал призером в соревнованиях по пулевой стрельбе? А зовут-то тебя хоть как?
— Петр Сотов, — статный и красивый парень, лет двадцати пяти серьезно посмотрел на майора. Да, дал такое указание Елизаров. Охранять, но в безнадежной ситуации…
Ни при каких обстоятельствах комбат не должен попасть в руки врага или пропасть без вести. Утечки информации быть не должно.
*****
Солнечному дню, голубому небу и теплому ветру радовались не только здесь.
Утром в родной Севастополь вернулась усталая эскадра. По случаю завершения маневров на вечер намечен грандиозный концерт, плавно переходящий в скромный банкет, закончившийся около двух часов ночи[511].
Кроме заманчивого юга, где плещется теплое море, столичные артисты добрались и до города Полярный. А где профессиональных работников Мельпомены недоставало, за коварное дело принялись местные кадры. Выступали они хорошо, и публика хлопала от души.
Финалом субботнего вечера, как обычно, должны стать танцы до рассвета. Если повезет, под оркестр, но в ход шел весь доступный арсенал: гитара, баян, патефон.
Предвоенные ночные клубы, где застенчиво целовались и волновались под открытым небом, а из единственной пары туфелек частенько вытряхивали песок.
А может, традиция веселиться перед войной неизменна? Или опять нелепый выверт судьбы?
Первая Отечественная война двенадцатого года не обошлась без безмятежного праздника накануне.
В имении графа Беннигсена, рядом с польским городом Вильно, одиннадцатого июня тысяча девятьсот двенадцатого года танцевал император Александр Первый. Когда молодой царь пытался скользить по дубовому и не покрытому лаком паркету (не удался строителям новый павильон), чья-то рука на листе бумаги старательно чертила слова «Злодей Бонапарт заключил в Тильзите мир. После чего, на наших глазах готовится восемнадцать месяцев, и для поражения России собирает свои и союзные силы. Действует прямо на глазах по берегам Вислы и Немана. Сказывают, беда скоро будет, а от нас все ездит туда на переговоры дурак Румянцев»[512].
Мысленно одев товарища Молотова в парик, камзол и привесив шпагу, Панов улыбнулся. Нелепый вид.
Потом вновь вздохнул и посмотрел на дверь дома. Его родственники все собирались, решая, что брать, а что нет. По-умному, надо бы весь флигель увозить, куда подальше отсюда. Еще деревню, город, область…
Максим даже успел пару раз приложиться к фляге с коньяком, делая по глотку и слегка поднимая тонус. Хорошо, обошлось без эксцессов. Он всерьез опасался, что мать или дочь упрутся и не покинут Брест.
Ему помог господин Новицкий.
— А что вы хотите лично для себя? — спросил его контрразведчик. Должен быть у человека интерес, иначе нет, и не будет ему веры.
«Может, я сапоги хочу мыть в Индийском океане…», буркнул про себя Панов. Он упрямо гнул свою деструктивную линию плана по приведению гарнизона города Брест в боевую готовность.
— Моя девушка и ее мать должны уехать из Бреста. Хочу забрать самое лучшее.
Пан Александр, понимающе улыбнулся. Ненашеву не удалось избежать обольстительных женских чар. Не зря дева Мария покровительница Польши. Глядишь, и получится потом из «Арнимова» если не шляхтич, то настоящий союзник.
Панов в ответ не улыбался. Ему обязательно отольется вся эта история с отъездом Чесновицких. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Состояние свое отставной полковник определил верно. Медовой ловушкой обычно называют женскую… Короче, норку, намазанную медом, где гибнут захотевшие лакомства мотыльки. В общем, когда наш разведчик становится очень сильно привязан к женщине, живущей в стране его натурализации, и их близость мешает его работе, говорят: он попал в медовую ловушку, пока не придет в себя – дергать бесполезно. Правда слова «придет в себя» в буквальном изложении звучат несколько грубее.
— Хорошо, но мы ничего не обещаем.
— Мы поняли друг друга, — радостно и открыто улыбнулся Максим, а пан Александр вновь подумал, что предложенное капитаном дело того стоит. Гораздо лучше, чем оружейным салютом провожать большевиков. О них наверняка напишут в английских газетах!
*****
Майор успел просмотреть «Известия» и местную «Зарю». Теперь их читает водитель. В стране обычная мирная жизнь. Начался прием в вузы. Дочка его генерала оптимистично делилась планами на жизнь, написав еще по-детски наивные строчки в заметку «Буду инженером»[513]. А еще, сборная бригада московских артистов оперетты и эстрады дает концерт в местном театре.
Капитан их видел, но особого восхищения гости из Москвы не вызвали. Более интересной показалась гипсовая статуя пограничника в буденовке и с собакой, покрашенная известью в белый цвет.
Жаль, не послушать главную джаз-банду Белоруссии во главе с Эдди Рознером[514]. Там танцевал кордебалет, не спасовавший даже от дыма знаменитой трубки и усов одинокого зрителя. А Леонид Утесов, приехав в Минск на гастроли, сокрушенно заявил своей команде: «Все ребята, едем дальше! Тут ловить нечего!».
Их визит для города, безусловно, событие. Ну, а ребята приехали немного подзаработать. В мае в стране закончился театральный сезон, и начались традиционные летние гастроли. Выступать перед военными любили. После спектакля или концерта благодарные и хлебосольные зрители со шпалами и ромбами в петлицах неизменно приглашали всех за стол. Ох, как гудели и сегодня еще погудят! Командующий Палов скоро поднимет рюмку за великолепную игру артистов МХАТа. После премьеры «Тартюфа» в минском Доме Красной Армии следовал торжественный ужин до часа ночи.
Панов не ерничал, вспоминая рассказы деда и родителей, когда даже поход в кино на новую привезенную картину считался праздником.
Ну, а по версии конспирологов, враги советской власти проводили тщательно спланированную акцию, направленную лично против вождя, товарища Сталина, и Красной Армии. Бомонд лицедейством подрывал боевую готовность.
Эх, знали бы они, как любили освобожденные территории даже московские артисты. Какие тут интересные шляпки когда-то носила буржуазия![515] Ну, а минские товарищи предпочитали одеваться в Западной Белоруссии с головы до ног[516]. Кое-что в сентябре лавочники припрятали и по нужде понемногу распродавали.