исключающим любое неправильное толкование. Он надеялся, что именно здесь проявится тренированность экипажей, и еще раз поблагодарил Афину за Ксантиппа. Чтобы разбить корпус вражеского корабля, а затем сманеврировать и отойти, требовался точный расчет и четкое исполнение. Приказы передавались ста восьмидесяти гребцам в трюме – и там, среди пота и летящих брызг, исполнялись. Стоит только сбиться с ритма, зацепиться веслами, и корабль станет так же уязвим и беспомощен, как детская деревянная игрушка.
Сорок галер образовали афинскую линию, в центре которой находился Фемистокл. В шеренге их было столько, сколько помещалось без риска сесть на мель или столкнуться с соседом. Он увидел, как около шести триер отступили в следующий ряд, переоценив морское пространство. Такой маневр был невозможен под парусами, но с развернутыми веслами и умелыми рулевыми им действительно удалось выстроить шеренгу почти такую же плотную, как фаланга.
Между тем впереди шестнадцать спартанцев без малейших колебаний приближались к врагу. Нет, девятнадцать, с внезапной свирепой усмешкой поправил себя Фемистокл. Ксантипп заставил свою тройку разогнаться до более высокой скорости, подстраиваясь под темп Эврибиада с таким расчетом, чтобы спартанцы не заняли первое место в одиночку.
Фемистокл хохотнул. Что ж, Афины тоже встретят персов первой кровью и треском дерева. Смешок оборвался в горле, и он вздрогнул, сказав себе, что это морской ветер. Ему показалось, что дальше, в глубине, персидские корабли поворачивают. Зрение его не подводило, но он все равно подозвал сигнальщика и велел описать все, что тот видит. Глаза у юного афинянина расширились от оказанной ему чести, и он заговорил – предельно ясно, перечисляя сотни деталей, отвечая по возможности на вопросы и ничего толком не понимая.
Фемистокл знал, что в морском сражении первое испытание проходит мужество капитанов. Они с Ксантиппом обучали людей как могли, хотя спартанцы относились к этому с презрением, говоря, что прекрасно знают, как подступиться к врагу, и не будут брать уроки у афинян. Тем не менее Ксантипп побеседовал со спартанскими капитанами, и они слушали его, отставив гордость, по крайней мере, когда Эврибиада не было рядом.
Боевые галеры шли нос к носу и таран к тарану. В самой идеальной линии соседние триеры, случалось, проходили на абордажном расстоянии одна от другой и даже терлись бортами. Опасность в таких ситуациях грозила прежде всего гребцам. Фемистокл сцепил пальцы за спиной, представив, как ломают кости людей вырвавшиеся из рук крепкие деревянные весла.
На маневрах произошел несчастный случай. Столкнулись два корабля, и несколько афинян мгновенно стали калеками. Результат видели все: с десяток мертвых и получивших переломы сняли с борта и отправили в порт. Урок – и предупреждение – был достаточно ясен. Одно столкновение по касательной может лишить галеру возможности двигаться, оставив ее беспомощной против удара ниже ватерлинии.
Решение заключалось в том, чтобы келейст и команды гребцов были готовы убрать весла с одного борта, как только они узнают, в какую сторону надо повернуть. Абордажные команды стояли наготове со щитами, мечами или копьями на палубе, ожидая скрежета и криков нерасторопных с обеих сторон.
Фемистокл почувствовал, что у него пересохло в горле. Наверное, во рту у Ксантиппа тоже как будто полно песка и пыли. Пожалуй, это и запомнилось лучше всего из тех ощущений, которые Фемистокл испытал на Марафоне много лет назад.
Кто-то похлопал его по ноге, и он посмотрел вниз – парнишка-сигнальщик протягивал ему мех с водой.
– Спасибо, – поблагодарил Фемистокл.
Вытащив затычку, он направил в рот струю теплой, как кровь, воды. Полегчало. Он улыбнулся, а мальчишка просиял от счастья.
Теперь, когда два флота разделяло расстояние в несколько дюжин корпусов, их скорость, казалось, возросла.
Море было спокойно, но тысячи весел с силой взбивали его в пену. Фемистокл еще раз призвал приготовиться. На нем был бледно-голубой гиматий поверх нагрудника, а шлем лежал наготове у ног. Немногие из абордажных команд носили бронзовые доспехи, которые не оставляли шансов выжить при падении в воду.
Фемистокл внезапно ощутил себя беспомощным наблюдателем, сердце которого трепещет в груди. На шее у него висела серебряная монета с изображением совы Афины, которую дала ему мать. За десятилетия он отполировал монету собственной кожей и теперь поцеловал ее, надолго прижавшись губами.
Впереди Ксантипп и спартанцы врезались в персидский флот.
Фемистокл услышал крики. Он вдруг понял, что стоит, опустив подбородок, как будто собирается выйти на бойцовский круг. Почти то же самое и вместе с тем другое. На кону его жизнь, но на этот раз он не одинок. Его люди были рядом. Они выстоят или падут вместе.
Глава 43
Персидский корабль приближался; расстояние сократилось до нескольких корпусов и продолжало сокращаться. Со стороны неприятеля уже полетели стрелы, и одна из них с глухим стуком вонзилась в палубу у ног Ксантиппа. Болезненно осознав, насколько он уязвим, Ксантипп крикнул, чтобы ему подали щит. Щит принес парень из абордажной команды, и вид рычащего льва на золотой поверхности стал небольшим утешением. Он увидел еще одну стрелу, летящую по дуге, и поднял щит, чтобы отбросить ее в сторону.
Корабли, казалось, прыгнули друг на друга. Шанс свернуть в сторону был и пропал – ни тот ни другой капитан не могли подставить борт и убежать. Малодушие означало бы смерть. Теперь они могли только держать строй и встретить врага лоб в лоб. Ксантипп попытался облизнуть высохшую кожу губ. Спартанцы шли по обе стороны от него, хотя он сомневался, что Эврибиад позволит ему быть в центре, чтобы никто не подумал, что это афинянин ведет их в бой. Он видел и самого наварха – в бронзовых доспехах, ждущего кровопролития, как злобный старый пес, каким спартанец, в сущности, и был.
При этой мысли Ксантипп кивнул сам себе. Ему нужна была эта звериная злоба, эта жестокость. Его экипажи должны получать удовольствие от убийства, если они хотят выжить. Все, что смягчает человека, осталось позади. Юмор, порядочность, чувство справедливости – все это делало его слабым, когда другой пытался снести ему голову с плеч.
Вражеский командир приближался, пока вдруг, словно вынесенный скаковой лошадью, не оказался на расстоянии всего лишь ширины комнаты. А потом и этот момент оборвался, и тараны с силой ударились о носовые балки под поверхностью воды, испытывая самую прочную часть военных галер. Оба корабля содрогнулись и вильнули в сторону в один и тот же миг, с ужасным скрежетом и криками страха тех, кто находился в трюме. Крик обернулся долгим стоном, когда скользящие носы начали ломать весла.
Оба экипажа