А сейчас Уинифред стояла лицом к лицу с настоятельницей монастыря, из-за которого вот-вот погибнет Святая Амелия. Мать Розамунда была неподобающе молода. Вряд ли она провела в монастыре больше шести лет. Уинифред прожила в монастыре почти тридцать лет, прежде чем заняла пост настоятельницы. Из-под апостольника Розамунды выбивалась красивая золотисто-рыжая прядь, и Уинифред с неприязнью подумала, что это сделано нарочно. Она представила, как эта тщеславная молодая женщина стоит перед зеркалом и швейной иголкой вытаскивает волоски из-под накрахмаленной белой ткани так, чтобы «случайность» выбившегося локона не вызывала сомнений. Но больше всего ее потрясли руки молодой женщины: они метались, подобно обезумевшим птицам. Они рвались вверх и вниз и в стороны, при этом рукава задирались, обнажая руки до локтей! Совершенно ясно, что никто не обучил Розамунду дисциплине бенедиктинского ордена. А если это так, то как же она может быть настоятельницей и воспитывать сестер?
У Уинифред стало тяжело на сердце. Как можно обучать этих легкомысленных девушек искусству священных миниатюр? Она просто не сможет. Она скажет аббату, что в этом монастыре нарушаются все правила, пусть он лично придет и восстановит дисциплину. Уинифред не волнует, сколько денег у отца Розамунды; этот монастырь — оскорбление Всевышнего.
— Дорогая моя мать Уинифред, как вы, наверное, рады, что наконец-то обретете покой после стольких лет службы Господу — снимете наконец мантию настоятельницы и вновь станете одной из сестер!
Уинифред молча воззрилась на нее. Что такое говорит эта девушка? И вдруг до нее дошло — мысль, такая же ясная, как прозрачная синева камня Амелии: ведь в одном монастыре не может быть двух настоятельниц! Аббат не сказал об это ни слова, очевидно, что он рассчитывал, что Уинифред сама сделает это логическое умозаключение. И все же это было потрясение. Значит, ее лишат звания и снова понизят до обычной сестры, и ей придется называть эту девочку, которая годится ей во внучки, — «мать»? Это немыслимо!
— Это, конечно, не означает, что у вас не будет никаких обязанностей! — весело добавила молодая женщина. — Мои девушки сгорают от нетерпения — они хотят научиться рисовать миниатюры.
У Уинифред все поплыло перед глазами. Розамунда говорит об этом, как о детской забаве!
— Это будет не просто умение рисовать заставки, — сказала она. — Я буду учить их готовить пигменты и правильно их использовать…
— Но мой отец купит нам все необходимые краски! Такие же, которыми пользуются в Винчестере! Их будут привозить сюда каждый месяц.
Уинифред похолодела. Чтобы она писала пигментами, изготовленными чужими руками?!
— Но я всегда покупаю все необходимое сырье у господина Джаффара, — сказала она почти умоляюще.
— У нас нет с ним ничего общего, — ответила Розамунда с нескрываемым презрением. — Он оскорбил моего отца. Этому негодяю запретили ступать на нашу территорию, которая простирается вплоть до главной дороги.
Уинифред почувствовала, как пол поплыл у нее под ногами. Стены комнаты затуманились. Он чуть не потеряла сознание. Она больше не будет настоятельницей, больше не будет следить за изготовлением пигментов — а ведь в этом смысл ее существования! А теперь еще она никогда больше не увидит господина Джаффара!
И пока Розамунда водила гостью по новому монастырю, с радостью показывая ей удивительные удобства и роскошь, Уинифред не вымолвила ни единого слова. Она шла походкой женщины, разом состарившейся на два десятка лет. Голова у нее кружилась от обиды и разочарования.
Переходя из комнаты в комнату, осматривая монастырский сад и выложенные плиткой дорожки, она постепенно приходила в себя, самообладание вернулось к ней. И тогда она спросила себя: да я как могла допустить мысль, что мы с сестрами откажемся сюда переезжать?
Это был совсем другой мир, мир удивительный. В каждой келье для гостей был собственный нужник: маленькое помещеньице, пристроенное к наружной стене, из которого все отходы по трубе стекали в расположенный внизу ров. Какая роскошь — не тащиться во двор в любую погоду, повинуясь зову естества! Там были удобства, которые можно встретить только в домах богатых дворян: свечи со специальными метками, показывающими время; светильники из прозрачный рогов буйвола, чисто подметенные полы, покрытые душистыми циновками из тростника. А во дворе за кухней специально нанятые служанки кипятили с золой и содой простыни, одежду и исподнее. На огородах трудились парни, женщины кормили жирных кур и гусей. А еще там был какой-то старик, которого наняли варить ароматное мыло.
Кухня была в пять раз больше кухни в монастыре Святой Амелии, а в битком набитой кладовой и маслобойне, несмотря на то, что со дня их постройки прошло уже пять лет, до сих пор стоял запах побелки и свежей древесины. У Уинифред чуть глаза не вылезли из орбит при виде полуденной трапезы: целый окорок, толстые ломти бифштекса с кровью, хрустящий хлеб, бочонки с элем и вином. Когда Розамунда поставила перед ней щедро наполненную тарелку, Уинифред сказала, что она плотно поела пред выходом, но, чтобы никого не обидеть, возьмет этот обед с собой, завернув его в тряпочку, чтобы съесть попозже. На самом деле она собиралась разделить его с сестрами, которые уже очень давно не видели такой пищи.
Затем ее проводили в монументальную часовню, где паломники — рыцари и бедняки, лорды и духовенство, больные и хромые — выстроились в очередь, чтобы помолиться пред величественным святилищем Истинного Креста. Здесь было то, о чем в Святой Амелии и мечтать не могли: витражи. А сколько золота! Сколько свечей — и все белые и ровные! И все во славу фальшивой святыни, в то время как мощи настоящей святой, принявшей мученическую смерть за веру, покоятся в убогом месте, освещаемом зловонными свечными огрызками. Уинифред не ощутила горечи при виде такого контраста, а только грусть, и внезапно ей захотелось взять святую Амелию на руки и прошептать ей: «Может быть, здесь все очень роскошно, зато у нас тебя больше любят».
И наконец, здесь был лазарет, которого не было в Святой Амелии. В нем стояло восемь кроватей и дежурила сестра, разбиравшаяся в медицине. У Уинифред расширились глаза при виде аптечного шкафчика: там были настои и притирания, мази и бальзамы, пилюли и порошки. Несколько пузырьков с целебными глазными каплями, средства от артрита, настой шиповника от болезней почек.
Дивясь обилию лекарственных снадобий и думая о нужнике, который будет у сестры Эдит прямо в келье, так что ее не придется сопровождать по ночам, и про парня на внешнем дворе, который в любой момент принесет воду из колодца, и страх перед колодцами навсегда оставит госпожу Одлин…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});