сердце барышни Швалковской не выдержало, она многозначительно посмотрела на Эрнестину. Ее взгляд удивительным образом тут же перехватила госпожа Салминь.
— Барышня Швалковская, вы были бы согласны?
— Раз больше некому…
— Прекрасно! И портниха, может быть?
Эрнестина почувствовала, что покраснела.
— Нет, я не хотела бы.
— Портниха-то могла бы, подумаешь, велика важность, — вмешалась грубоватым голосом госпожа Эзерграузис, дородная хозяйка.
Барышня Швалковская теперь была похожа на невинного ребенка, которого по ошибке выпороли.
В это время, привязав к коновязи лошадь, подошла Алиса. Поздоровалась и шепотом спросила:
— Почему они сердятся?
Барышня Швалковская так же шепотом поведала причину размолвки.
— Мамочка, я постою за тебя.
— Ни в коем случае!
— Я покараулю, коли не хочет никто, — вдруг смиренно, но не без превосходства в голосе, сказала супруга церковного старосты.
— Ой, как хорошо, госпожа Панкок!
Дамы направились к дверям церкви — уже началось богослужение.
Знаменитость пел восхитительно, восторг слушательниц был беспределен. После концерта пастор огласил с кафедры, что состоится лотерея в пользу нуждающихся детей, и призвал поддержать это начинание с христианской щедростью.
— Подожду тебя у повозки. Ты сходи и возьми мою корзину! — сказала Эрнестина Алисе.
— Тебе больше там быть не надо?
— Нет.
П о р т н и х е у барынь делать нечего. По крайней мере, сегодня.
Алиса вернулась с тесьмой в руке.
— Купила билеты? Сколько?
— Четыре.
— Выбросила два лата.
— Да. Три билета оказались пустыми.
Алиса тоже привезла отцу цветы, и Эрнестина отправилась с ней. Они медленно шли по главной кладбищенской аллее и смотрели на кресты, надгробия, на белого гипсового ангела. Нигде не написано, что покойник или покойница господин или госпожа, батрак или портниха, это видно и так: черные кресты полированного камня говорят выразительнее всяких слов, а деревянные перед ними молчат.
Уже с прошлого лета Эрнестина, приближаясь к могиле супруги мельника Меркмана, обычно замедляла шаг. Еще до отъезда в Германию Меркман успел положить во всю длину могилы черную полированную плиту, напоминающую футляр. В головах выгравирован небольшой крест, а под ним — надпись: «Die Liebe hört nimmer auf» — «Любовь никогда не кончается». Такая могила не потребует ухода, не зарастет травой, даже если о ней забудут. Эрнестина тоже хотела бы такую вечную обитель, но у нее нет на это денег. Эрнестина знала, что и Алиса будет не в состоянии обеспечить ей это, но желание лежать именно под таким надгробием не покидало ее. Прошлой зимой, когда Эрнестина гостила в Риге у брата Рудольфа, он дал ей несколько дельных советов. Благодаря этому разговору желание Эрнестины приобрело определенность, и вот она высказала Алисе свои соображения.
— Потребую, чтобы твой муж платил мне аренду. Я тоже хочу такой камень.
Алиса сразу не поняла, говорит ли мать всерьез или просто так, и лишь добавила:
— Это и в самом деле красиво.
После того как Алиса положила на отцовскую могилу цветы, Эрнестина вернулась к прежней теме:
— Поговорю об этом с ним сама.
— Как? — испугалась Алиса.
— Пять лет живет даром в моем доме и не платит ни сантима.
— Но он копит теперь на клеть!
— Пускай копит. Мне е г о денег не надо.
Эрнестина сказала, что дом заложит именно в связи с постройкой клети, а деньги, полученные в банке, использует на надгробие — себе и Густаву. А Петерис пускай выплачивает банку проценты постепенно, вместо аренды.
— Что он скажет? Мамочка!
Алиса была в отчаянии.
— Мне все равно, что скажет он. А могильная плита у меня будет. Хоть посмертно что-то унаследую от своего отца и матери. А больше мне и не надо.
Однако мечте Эрнестины о массивной могильной плите из черного гранита не суждено было сбыться. Началось нечто такое, чего многие, в том числе и Эрнестина, не предвидели.
Дронис, перекрыв речку, создал небольшое озерцо. Баня Вилиса Вартиня оказалась теперь у самой воды, и, бывало, мужики, напарившись докрасна, выскакивали голышом из бани и прыгали в воду. Эта полезная мужская забава сопровождалась гоготом купальщиков и смехом зрителей, особенно если за этим наблюдали женщины.
Но в эту субботу ни гогота, ни смеха не слышно было; женщины не подглядывали, а мужчины, притихшие, сидели под поленницей и рассуждали о будущем.
Наступили другие времена.
— Теперь все рабочими станут, — сказал Симсон.
— У Паулины, что ли?
— Паулина тут ни при чем.
— Ты, бедняга, все работаешь да работаешь, а Паулина не худеет, не тяжелеет…
Никто даже не улыбнулся. Из-за этой Паулины над Симсоном уже немало поглумились, а сейчас разговор шел о вещах поважней. И Симсон притворился, что двусмысленности не расслышал.
— Теперь землю между всеми поровну поделят.
— И какой толк оттого, что поровну? Да разве все поровну обрабатывать станут?
— Иной только по собраниям ходить будет да языком работать.
Дронис, который теперь часто приезжал на мотоцикле в «Апситес», проводил здесь воскресные дни, копался в огороде, ходил за пчелами и удил рыбу в своем пруду, тоже не вытерпел и по плотине пришел послушать, что говорят люди.
— У всех будут одинаковые возможности ходить по собраниям и работать, — продолжал Симсон.
— Ты опять землю просить думаешь? — поинтересовался кто-то.
— А почему бы и нет, если только захочется?
— Захочется! Опять разоришься. Опять аукцион устроишь.
— Новая власть никому разориться не даст.
— Как же это? Даром тебе хлеб давать будет или палкой на работу гнать.
— Никого палкой гнать не придется.
— Земля будет принадлежать тем, кто ее обрабатывает, — заговорил