Мертвеца отнесли в уборную и совлекли с него мишурное облачение. Тот же эскулап, который поутру не предвидел ничего опасного в болезни, пустил ему кровь, но никакие медицинские меры не могли возвратить жизни бедному труженику.
Публика более четверти часа оставалась в недоумении, наконец пришли ей известить, что спектакль, по внезапной болезни актера Кондакова, не может быть окончен. Начался, конечно, шум, говор, суматоха; кто требовал назад деньги; кто спрашивал капельдинеров: можно ли оставить билеты до будущего представления „Семирамиды“; нашлись, может быть, и такие господа, которые думали, что покойный был просто пьян»[497].
П. А. Каратыгин рассказал и о продолжении этой жуткой истории: уже после того, как публика разошлась и огни в театре были потушены, на представление дивертисмента, который должен был последовать за трагедией «Семирамида», явился танцовщик. В темноте он вошел в уборную и наткнулся на мертвеца — ужас, да и только!
Другая история тоже театральная, но вовсе не страшная, а скорее забавная. Это своего рода водевиль с переодеванием, разыгранный не на сцене, а в зрительном зале. И об этом В. Л. Пушкин тоже сообщил в письме П. А. Вяземскому 16 ноября 1818 года:
«На этих днях вывели из театра известную берейторшу Шульц. Она приехала в ложу с мужчиною, переодетым в женское платье, и сама была одета странным образом, в бакенбардах, и голова окутана в какую-то салфетку. Ее было отправили в контору, но Берхман вступился: у него с нею большие, говорят, лады» (242).
Действующие лица этого водевиля — жена колымажного берейтора Шульца Марья Ивановна, урожденная Козлова, московский дворянин, театрал Евграф Иванович Сибилев (это он переоделся в женское платье) и Степан Федорович Берхман, служащий в экспедиции кремлевского строения в Москве, женатый на княжне Елизавете Григорьевне Щербатовой.
Муж мадам Шульц был, как уже сказано, берейтором. На Волхонке между переулками Колымажным и Малым Знаменским находился колымажный двор, где стояли колымаги, кареты, другие экипажи. Там же были и конюшни, и колымажный манеж. Там собирались любители верховой езды, кавалеры и дамы, которым Шульц давал уроки. В 1805 году среди его учеников был С. П. Жихарев, записавший 25 марта 1805 года в своем дневнике: «…берейтор Шульц, красивый мужчина средних лет и отличный ездок»[498]. 1 января 1806 года, рассказывая о том, как он со знакомыми повесами прогулял всю ночь в маскараде с разными дамами двусмысленного поведения, С. П. Жихарев упомянул об одной из них — М. И. Козловой, которая сообщила ему, что выходит замуж за берейтора Шульца. «Поздравляю ее, — писал С. П. Жихарев, — супружество блистательное. Но, правду сказать, она женщина чудесная, собою красавица и стоит такого мужа. О прежнем говорить нечего: кто старое помянет, тому глаз вон»[499]. Ошибся С. П. Жихарев: спустя 12 лет красавица, по-видимому, взялась за старое, раз уж стала участницей сомнительного приключения в театре. Е. И. Сибилеву участие в этом приключении, вероятно, было в удовольствие. П. А. Вяземский вспоминал о нем:
«Дамский угодник, он находился в свите то одной, то другой московской красавицы. <…> Вообще он был нрава веселого и большой хохотун. У него были кошачьи ухватки. Он часто лицо свое словно облизывал носовыми платками, которых носил в карманах по три и по четыре. Князь Юсупов говорил про него: он не только московский ловелас, но и московский ложелаз. Так прозвал он его потому, что, бывая во всех спектаклях, он никогда ничего не платил за вход, а таскался по ложам знакомых своих барынь»[500].
Театральное приключение имело неожиданное продолжение.
«Берхман увез мадам Шульц, — писал В. Л. Пушкин П. А. Вяземскому 10 апреля 1819 года. — Это совершенная правда. Он нанял своей красавице небольшую квартиру близ Запасного Дворца, а между тем отделывает ей дом на Поварской. Эта шалость станет ему в копейку, и надобно думать, что жена знает все его проказы. Шульц показывает какие-то письмы, в которых Берхман, уверяя берейторшу в любви своей, подписывается и любовником, и мужем. Каково тебе это покажется?
Сибилев с Шульцем в большом ладу, а с похищенной женою в ссоре. Кажется, что в другой раз он не поедет с нею в театр, переодетый в женское платье» (249).
Театр представлен в письмах Василия Львовича многочисленными названиями спектаклей и именами актеров, сведениями самыми разными. Его, завзятого театрала, интересует всё, что связано с театром, в том числе и ремонтные работы, и назначение новых начальников.
«Главный директор Российских театров кн. Тюфякин находится здесь, и камергер Майков у него днюет и ночует. По приезде в Москву Тюфякин приказал обить ложу директорскую шелковой материей; вот единственная перемена, которая в нашем театре воспоследовала. Вчера играли „Князя-Невидимку“. Старик Петр Михайлович Лунин восхищался музыкою, декорациями, балетом и кричал „C'est comme а'Paris! Bravo! Mr. Maikoff! Bravo!“[501]. Я хохотал от чистого сердца. Танцовщица Новкова умерла. О ней не грех потужить и поплакать. Французская труппа, которую ожидают в Петербурге, начнет в сентябре свои представления, и я думаю, что многие варшавские актеры туда переедут. Тюфякин мне сказывал, что все ложи взяты и что это дело пойдет хорошо» (18 августа 1819 года) (262).
Василий Львович — постоянный зритель драматических и оперных спектаклей. Он наслаждается итальянской оперой в доме С. С. Апраксина, бывает на концертах заезжих знаменитостей. Когда в 1820 году в Москве в зале Благородного собрания поет «чудесная Каталани, восхищая и изумляя своим „магическим пением“» (выражение И. И. Дмитриева), то В. Л. Пушкин конечно же занимает свое место в первых рядах ее восторженных поклонников. 25 июля 1820 года на концерте итальянской певицы он подносит ей французский катрен:
Подчас богам для нас бываетТворить угодно чудеса.Царица пения пленяетСердца нам, уши и глаза.
(Перевод Н. Муромской)
П. И. Шаликов тоже посвящает Каталани свои стихи и еще прозу: в 60-м номере «Московских ведомостей» за 1820 год напечатано его восторженное описание концерта Каталани. И. И. Дмитриев сообщал П. А. Вяземскому:
«Не знаю, дошли ли до вас их катрены. Вот третий»:
Что Шаликов сказал в газетах Каталани? Что у него язык присох к гортани. А Пушкин что примолвил ей?Что у него глаза и пара есть ушей[502].
Театральные новости в письмах В. Л. Пушкина — это и новости о постановках на сценах домашних театров. Без его участия домашние спектакли конечно же многое теряли. Не случайно 4 февраля 1821 года А. И. Тургенев шутливо писал И. И. Дмитриеву: «Желаю слышать о блистательных подвигах Василия Львовича на сцене мира и домашних театров». Правда, сообщая П. А. Вяземскому названия пьес, В. Л. Пушкин, как правило (вероятно, из скромности), не рассказывал о своей игре, но этот досадный для нас пробел в какой-то мере восполняют письма А. Я. Булгакова брату за 1822 год — в это время П. А. Вяземский уже вернулся в Россию и сам мог насладиться игрой своего друга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});