– Выкладывай, – сказал я напрямик.
Зельд вздохнул, огляделся по сторонам.
– Помнишь, что мы с тобой едва ли не последние из того поколения, что застали еще первое появление компьютеров? Даже Интернет создали при нашей жизни!.. Так вот, Володя, нас стало еще меньше…
– Кто? – вырвалось у меня.
– Джонатан Элвинс, – ответил он, – а затем и Затопек. Да, который Эмиль, ты его помнишь, знаю. Между ними еще семеро, но, сам понимаешь, Элвинс и Затопек – такие звезды, что их исчезновение на небосклоне сразу делает мир темнее. С Затопеком только Куца можно поставить на одну доску, да и то… Так что это и есть основная проблема конференции, которую обсудим пока в своем кругу, не придавая гласности, чтобы не было панических настроений.
Я стиснул зубы, приход такой беды чувствовал инстинктивно, но не мог сформулировать внятно, только на уровне мычания и разведения руками. С приходом долголетия, когда всякий может жить неограниченно долго, продолжительность жизни продвинулась разве что до ста – ста пятидесяти лет. Кто просто живет, тот проживает «отведенный» ему срок и помирает, прожив эти добавочные тридцать-пятьдесят лет поверх «отведенных» природой семидесяти-восьмидесяти. А дальше жить становится все труднее: нужно не только прилагать усилия, чтобы поддерживать в себе жизнь, но и хотеть, ибо в каком-то возрасте наступает равнодушие, а то и отвращение к жизни. Природа отчаянно старается восстановить равновесие, и хотя в человеке все меньше остается органической ткани, однако он все еще человек и потому либо сдается, либо сам желает смерти.
– Из первого поколения, – напомнил Зельд, – заставшего тот дикий мир, нас, увы, все меньше и меньше. Болотников сформулировал закон, по которому дольше всех продержатся ученые, поглощенные какой-то безумной идеей, которой отдаются целиком. К примеру, разгадать тайну черных дыр и проникнуть через них в другие вселенные, лично побывать в недрах микромира…
Он посматривал испытующе, я невесело улыбнулся и на миллисекунду приоткрыл узкий канал в мое сокровенное, ради которого живу и буду жить, какие бы испытания меня ни встретили. Он охнул, глаза увлажнились, порывисто схватил меня за руку и крепко пожал обеими руками.
– Простите, Володя!.. Приношу свои искренние… Ох, все слова в таких случаях тусклые и серые…
Он приоткрыл свой прямой канал чувств, и меня ошеломило горячее сочувствие и сердечное тепло этого вообще-то с виду очень суховатого и прагматичного человека.
– А как ты? – спросил я напрямик. – Сам-то как? Не чувствуешь этой подкрадывающейся дури?
Он покачал головой.
– Нет.
– Точно? – перепросил я.
– Будь уверен, – сказал он.
Я все еще смотрел недоверчиво.
– Ты сам сказал, что только мы и остались из динозавров. Все остальные – малолетки! Так что тебя держит?
Он замялся, отвел глаза, затем поднял с усилием и сказал с явной неловкостью:
– Знаешь, стыдно сказать, но я всю жизнь изучал квазаги…
Я удивился:
– Квазары? А они при чем?
– Их тоже изучал, – ответил он с той же неловкостью, – но специализировался по квазагам. Квазары, как ты знаешь, звезды, а квазаги – галактики. Всей моей жизни не хватит и приблизиться к разгадке… но когда мне попались на глаза эти полубезумные проекты насчет будущего нанотехнологий… ну, именно та часть, где говорится о замене живых клеток наноботами, а потом есть шанс перейти в силовые поля… я ощутил, что если мне светит даже самый крохотный шанс, то не попытаться воспользоваться – безумно! Понимаешь, я теперь каждый день мечтаю, что когда-нибудь сам полечу к квазагам и на месте разгадаю их тайны!
Он смотрел сперва виновато, будто оправдывался – ишь, долгой жизни восхотел! – но на моем лице нет осуждения, потом он вспомнил, что я точно так же соблюдаю все правила, чтобы жить долго, чтобы не просто жить долго, а постоянно продлять любыми способами, а что по этому поводу говорит церковь или Марья Иванна – нас не щекочет, сказал просительно:
– Но ведь вас… заставило?
– Да, – ответил я.
– И это для вас не менее великое?
– Да, – повторил я и усмехнулся про себя: для Зельда высшая мерка – квазаги, и эти его слова не оскорбление, а сравнение с самым величайшим явлением во Вселенной. – Для меня ничего нет более святого.
В его добрых глазах вопрос, но я видел, как он, поколебавшись, сказал автопилоту:
– Прибавь скорость! Что-то ползем, как черепахи.
– И так превышена скорость, – ответил музыкальный женский голос, я сразу представил себе обиженную блондинку с голубыми глазами и взбитыми над лбом волосами. – Я могу повредить крылья…
Зельд вздохнул.
– По-моему, это все-таки слишком: наделять машины инстинктом самосохранения. Они начинают бояться собственной тени!
Докладчик, Болотников, начал достаточно откровенно, что характерно для жителей этого века, но шокировало бы живущих в двадцатом веке, создавших необходимую тогда политкорректность:
– Мы не будем говорить о тех двух миллиардах жизней, что уже прошли, не будем и о тех трех, которые вскоре уйдут, по нашим оценкам. И хотя это девяносто процентов населения планеты, но в наших расчетах ему уделен всего один абзац. Главная же задача, которую мы должны решить, – это сохранение интереса к жизни у людей творческих! На конгресс собрались, не побоюсь этого слова, настоящие звезды мировой науки, так что баталии будут жаркими. Надеюсь, они выльются в какие-то конкретные действия. Первым слово для доклада предоставляю господину Зельду, приготовиться Дольфусу.
Несмотря на то что мы постоянно проводим подобные совещания виртуально, сейчас по старинной традиции собрались в Ганс-хаусе, чтобы всмотреться друг в друга и, как печально заметил Зельд, вовремя обнаружить у коллеги признаки усталости и нежелания жить дальше.
– Многие уходят из жизни, – доказывал Зельд, – исходя из осознания законченности работы, ради которой появились на свет. Так, Сковорода сам выкопал себе могилу, лег туда со словами «Мир ловил меня, но не поймал» и умер. Так умер Гоголь, так ушли из жизни очень многие…
Один из академиков выкликнул с места:
– Люди, уж извините, не лососевые! Это они, отметав икру, считают, что главная и единственная задача выполнена, можно и помирать. У человека, простите, одни решенные задачи должны сменяться нерешенными!
– Это в идеале, – согласился Зельд, – но все мы люди, все – человеки. И ничто человеческое нам не чуждо, в том числе слабости и упадки духа.
Еще один из академиков, Сони Листон, заметил с несвойственной ему нерешительностью:
– А не потому ли уходят, что все сильнее начинает мучить вопрос: а что там, на той стороне?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});