Патриотическая газета "ЛЯ ВИКТУАР "25 августа:
«Всё увеличивается наплыв голодных в Москву».
Левокадетский "Голос России "28 сентября:
"Судя по сообщению из Риги, Советская Россия намерена отклонить предложения помощи со стороны Франции и Англии, т. к. условиями этой помощи является признание царских долгов"».
Так зарубежная пресса описывала положение в Советской России. Оно и на самом деле было катастрофическим.
Маяковский зарубежных газет, конечно же, не читал. Но он жил в стране, которая бедствовала (и голодала), поэтому должен был знать обо всём этом. Да и работавший в ВЧК Осип Брик, наверняка приносил домой какие-то частички правды.
Правда эта заключалась и в том, что Герберт Гувер, возглавлявший Американскую Администрацию Помощи (American Relief Administration, сокращённо по-русски – АРА) и относившийся к большевикам как к «банде международных преступников», откликнулся на просьбы патриарха Тихона и Горького, и 20 августа 1921 года в Риге между советским правительством и АРА было заключено соглашение. Первая группа спасателей из-за океана прибыла в столицу страны Советов в конце августа.
Незадолго до этого в Москву приехал Александр Краснощёков.
Переселение Краснощёкова
Что произошло в судьбе Дальневосточной республики и её главы с тех пор, как мы с ними расстались?
Вернёмся в год 1920-й.
22 октября армия ДВР под командованием Василия Блюхера освободила Читу, которую занимали воинские формирования атамана Семёнова. Город объявили столицей ДВР. 25 октября там было избрано новое правительство. Его вновь возглавил Александр Краснощёков. Учредительное собрание республики, собравшееся уже в 1921 году, избрание это утвердило.
К этому времени в столице ДВР собралось много литераторов, поэтому культурная жизнь республики «кипела» и «бурлила». Поэт Пётр Незнамов писал:
«Самой существенной стороной деятельности в Чите были митинги об искусстве. Они устраивались на разные темы: „О футуризме“, „0 непонятном в искусстве“, "О поэзии Маяковского " и проч., но на всех этих вечерах говорилось, главным образом, о Маяковском…
Один из вечеров – митингов, посвящённых творчеству Маяковского, длился около шести часов…
Образ кипящего котла – таким остался у меня в памяти образ этого вечера. Наличие в творчестве Маяковского некоего сплошного разговора и беседы со всем человечеством только подчёркивало "взрывчатость "этого собрания…
Случались и клеветнические выпады, в которых о Маяковском говорилось, что он революции в глаза не видел, а потому и не имеет права о ней писать».
В Чите были популярны тогда куплеты, сочинённые Сергеем Третьяковым:
«Мы Европе нос утрём,с нами не борись ты —по Чите у нас живьёмбродят футуристы».
Эти футуристы, в число которых входили Николай Асеев, Пётр Незнамов, Сергей Третьяков, Николай Чужак и Давид Бурлюк установили с Александром Краснощёковым тесный контакт. Но их общение неожиданно прервалось – в конце ноября 1920-го, проверяя охрану Дома правительства в Чите, Краснощёков сильно простудился. Сначала у него началась односторонняя пневмония, но через две недели она перешла в двустороннее воспаление лёгких.
13 декабря 1920 года в советских газетах появилось сообщение Дальневосточного телеграфного агентства (ДАЛЬТА): «Болезнь председателя Совета Министров
Чита (ДАЛЬТА) 7.XII. Председатель правительства ДВР Краснощёков третьего дня занемог и слёг в постель. Инфотдел Мининдела ДВР сообщает, что на время болезни Краснощёкова управляющим Мининделом назначен Трилиссер».
Нам уже встречалась эта фамилия – Трилиссер. Во время X съезда РКП(б) Дзержинский предложил ему перейти работать на Лубянку и наладить службу внешней разведки. Приглядимся к этому человеку повнимательней.
Меер Абрамович Трилиссер (псевдонимы: Михаил
Александрович Москвин, Анатолий, Мурский) родился в 1883 году. В 1901-ом вступил в РСДРП, участвовал в революции 1905 года, в 1909-ом приговорён к 8 годам каторги и сослан в Сибирь. После февральской революции работал редактором социал-демократической газеты, а вскоре после октябрьского переворота стал членом сибирской ЧК. В ДВР его назначили членом Госполитохраны республики.
Меер Трилиссер был одним из тех, кому Москва поручила вести самый строгий надзор за деятельностью руководителей «буферной» республики.
Воспользовавшись болезнью премьер-министра, члены Дальбюро ЦК РКП(б) решили, что настала пора установить в «буфере» настоящую советскую власть. Но состоявшийся 4 января 1921 года в Москве пленум ЦК РКП(б) принял постановление, касавшееся суверенного и, казалось бы, совершенно независимого государства:
«Признать советизацию Дальневосточной республики безусловно недопустимой в настоящее время».
И всё осталось так, как было.
Однако отношения Краснощёкова с членами Дальбюро обострились. Главу правительства республики обвинили в диктаторских замашках и… он был отозван в Москву. Краснощёков был ещё нездоров, и его отправили в Крым на долечивание. А потом…
Аркадий Ваксберг:
«Будучи без дела, он выполнял „отдельные поручения“ кремлёвского начальства (одним из таких поручений была поездка с Айседорой Дункан в колонию для малолетних преступников – Краснощёков служил Айседоре и гидом и переводчиком), охотно входил в московскую культурную среду, посещая разные мероприятия, которым была так богата зажившая нэповской жизнью Москва. Тогда-то он и познакомился с Маяковским».
Здесь Ваксберг, скорее всего, ошибается – с Краснощёковым Маяковский познакомился годом раньше.
Летняя пора
О том, как выглядела столица страны Советов летом 1921 года, описано в «Воспоминаниях» Анны Абрамовны Берзинь (Фаламеевой), работавшей в Высшем Совете Народного Хозяйства (ВСНХ). Латышей с фамилией Берзинь (или Берзин) было тогда в Москве довольно много, за одним из них (героем гражданской войны Оскаром Михайловичем Берзиным) Анна Абрамовна была замужем. В своих «Воспоминаниях» она написала о городе, который заполонили «хамы» (Анна Берзинь называла их «дикарями»):
«Надо сказать, что Москва никогда чистотой не отличалась, но в те годы она была засыпана подсолнечной шелухой, какими-то бумажками, просто мусором, в котором преобладала чешуя и шкурки от сухой воблы. Дома выглядели неряшливо, многие подъезды были забиты досками и фанерой. По центральным улицам стадами бродили разряженные в пух и прах люди, в которых никто и никогда бы не признал москвичей. Именно разряженные, потому что чувствовалось, что весь туалет выставляется напоказ, чтобы все видели, скажем, манто дорогое и мех дорогой, туфли новые и тоже дорогие, даже серьги, большие и блестящие, казались вынутыми из чужих ушей и вдеты в мочку, чтобы не украшать, а блестеть и лезть в глаза. Тогда в первый раз увидела такие серьги на улице. Прежде их надевали в театр, на вечер к соответствующему платью, причёске, тому или иному стильному туалету. Кажется, мелочь, но она била в глаза, раздражала, удивляла бесвкусием, как будто человек надел на себя всё, что имел, и части его костюма кричали разноголосо, не попадая в тон. Всё носило случайный характер…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});