Беатрис только один раз успела ударить лежащего Тимбрио ногой по лицу, разбив ему губу, а затем ее схватил сзади подоспевший на помощь брату Силерио.
— Отпусти меня, если ты мужчина!
Беатрис попыталась вырваться, бешено лягаясь ногами, но цыган лишь еще крепче прижал ее руки к туловищу. Амалия, взвизгнув, бросилась к ним.
— Дядя Силерио, отпусти ее! Оставьте ее в покое, вы оба!
Тимбрио к тому моменту уже успел подняться на ноги и, разозленный тем, что его повалила наземь женщина, направился к Беатрис, сжав кулаки.
— Сейчас ты узнаешь, как я умею сердиться, шлюха!
Ни крики Амалии, ни ее попытки вмешаться не смогли удержать разъяренного Тимбрио: он ударил Беатрис кулаком сначала по носу, а затем в нижнюю часть живота. Силерио тут же выпустил Беатрис, увидев, как Амалия набросилась на своего отца и начала яростно колотить его руками и ногами.
Из носа Беатрис обильно хлынула кровь. Она еще мгновение видела перед собой искаженное злобой лицо Тимбрио, а затем перед ее глазами все помутнело, и она потеряла сознание. Удар, нанесенный ей в живот, вызвал у нее острейшую боль, стерпеть которую она не смогла. Беатрис упала на влажную от дождя мостовую и замерла. Амалия тут же бросилась к ней и начала шлепать ее ладонями по щекам, кричать ей в ухо, целовать ее щеки.
Оба цыгана, обеспокоенные тем, что потеряли здесь много времени, крикнули Амалии, чтобы она оставила эту женщину и быстро сбегала за своей сестрой. Братья опасались, что они подвергают себя слишком большому риску, потому что в любой момент на шум могли явиться стражники.
— Уходите отсюда! Вы — гнусные убийцы!
— Амалия, мы приехали за тобой. Без тебя мы отсюда не уедем.
— Отец! — гневно крикнула Амалия. — Исчезни из моей жизни! Ты меня понял?
На доносившийся с улицы шум из дворца герцога де Льянеса вышли несколько слуг, среди них — Тереса. Увидев лежавшую на мостовой Беатрис, они поспешно стали ее поднимать, а Тереса, заметив своего отца, бросилась в его объятия.
— Амалия, я тебя спрашиваю в последний раз: ты едешь с нами или остаешься? — Тимбрио уже подсаживал Тересу в карету, а Силерио, сев на место кучера, взял в руки вожжи.
— Мой дом — здесь. Я с вами не поеду.
Амалия повернулась к Беатрис, которая уже, похоже, пришла в себя. Служанка стала поддерживать голову своей хозяйки руками, пока двое слуг поднимали ее с мостовой и несли в дом. Взгляды Амалии и Беатрис встретились, и Беатрис прошептала что-то, чего Амалия не смогла расслышать. Она наклонилась к своей хозяйке.
— Клянусь, что вознагражу тебя за то, что ты сейчас сделала…
Промокшая до нитки, с окровавленным лицом, испытывая неимоверную боль во всем теле, Беатрис снова потеряла сознание. Амалия, перепугавшись, попросила одного из слуг быстро сбегать за врачом.
— Сеньора вас ждет в зале для торжеств. Пожалуйста, следуйте за мной.
Тревелес с беспокойством окинул взглядом коридор посольства, надеясь, что не встретит здесь никого из своих знакомых.
Несмотря на то что он посещал эту дипломатическую резиденцию впервые, его ничуть не заинтересовали многочисленные произведения искусства, украшавшие ее стены. Тревелес с понурым видом шел вслед за слугой, чувствуя себя приговоренным к смерти преступником, которого ведут на эшафот.
Он не хотел думать ни о том, чем может закончиться эта его встреча с Кэтрин, супругой английского посла, ни о последствиях, которые может возыметь эта встреча лично для него. Он заставлял себя все время помнить о том, что он просто выполняет свою работу.
Идя по коридору, Тревелес скользил взглядом по висевшим на стенах портретам послов, которые в различные времена представляли Англию в Мадриде. Последним висел портрет Бенджамина Кина. По понятным мотивам взгляд Хоакина задержался на этом портрете дольше, чем на других, и ему даже показалось — а может, это была просто игра его воображения, — что нарисованный Кин посмотрел на него с явным неодобрением — как будто он был уже в курсе того безобразия, которое собирался совершить Тревелес.
Хоакин постарался отогнать от себя тягостные мысли и, остановившись перед красивой дверью из ореха, стал ждать разрешения войти. Несмотря на охватившее его душу смущение, он все время помнил о своей главной цели: получить какие-нибудь сведения о масонах, которые, по словам Раваго, могли быть как-то связаны с английским послом.
— Проходите, — слуга открыл дверь и почтительно склонил голову.
Стены этого помещения украшали по меньшей мере два десятка рогов самых различных животных, а еще картины, изображающие сцены охоты, и целый арсенал старинного оружия. Дневной свет попадал сюда через два круглых окошка, которые, находясь очень близко одно от другого, весьма своеобразно освещали комнату. Прежде чем Тревелес заметил Кэтрин в одном из углов зала, он успел подумать, что эти окна напоминают два больших глаза, словно бы данное помещение являлось живым существом, способным видеть все, что происходит внутри него, — а стало быть и знать об амурных делах, которые он, Тревелес, затеял с женой посла. От подобных мыслей Хоакину еще больше стало не по себе.
— Мой дорогой Тревелес, пожалуйста, подойдите сюда.
Сидевшая на небольшом диване Кэтрин выглядела великолепно: она была одета во французское платье с большим вырезом, на голове у нее красовался роскошный белый парик, на шее переливалось ожерелье из разноцветных камней, а в ушах поблескивали дорогие серьги. Не вставая, она протянула Тревелесу руку для поцелуя, а затем жестом пригласила его расположиться рядом с ней на диване, оставив ему очень мало места.
— Кэтрин, я с нетерпением ждал встречи с вами. Вы такая красивая!
Тревелес уселся на диване так далеко от англичанки, как только мог, стараясь не думать о том, что может получиться из этих посиделок. Несмотря на чрезмерную полноту, Кэтрин — как мысленно признался себе Хоакин — была привлекательной женщиной.
— Вы необычайно любезны со мной! — Она, лаская Тревелеса взглядом, протянула ему обе руки.
— Кэтрин, уже от одного вашего присутствия мое сердце пылает жарким огнем. Каждый день и каждый час без вас были для меня настоящей пыткой.
Тревелес подумал, что, прежде чем перейти к интересующей его теме, надо сначала ублажить эту женщину романтической белибердой.
— Какой вы галантный кавалер!.. Вы всегда говорите мне такие красивые слова… — Лицо Кэтрин засияло от удовольствия.
Тревелес и сам поражался тому, какие слова он произносил. Однако он тут же почувствовал, что его фантазия уже, в общем-то, иссякла, и молча уставился на Кэтрин.