Мы приходили в МВД и, независимо от наличия или отсутствия пропуска, умудрялись проникать в здание. Забавно однажды прошел Виктор Пупышев. Он купил бутылку вина и, подойдя к дежурному старшине пожилого возраста с лицом сталинского служаки, наполнил припасенный стакан вином и неспешно выпил его. У старшины кадык так и задвигался в такт Витиным глоткам; очевидно, служивый был выпивохой. Потом Виктор сделал вид, что ставит бутылку на пол за дверь, а сам, спрятав ее за пазуху, отошел в сторону. Старшина не удержался, покинул пост и заглянул за дверь. Виктор же тем временем беспрепятственно прошел в здание.
Я же поступал не столь эффектно, но надежно: перелезал через забор и через одну из дверей во дворе проникал внутрь. Мы вели себя на допросах вызывающе и весело, анекдотично и нахально. Эта наша раскрепощенность и отсутствие страха перед заведением, которого принято было бояться, застигла служителей советского порядка врасплох. Они пару дней привыкали к подобным неожиданностям, но потом все же посадили в КПЗ. Пупышева, Лаврова, меня, а спустя два дня и Аранова.
Оказавшись втроем в КПЗ (камера предварительного заключения), мы не испытали никаких неудобств. Наши жены — Ира Васильева и Галя Монтлевич всяческими способами умудрялись передавать нам еду и сигареты. Мы же проводили все время в беседах на философскую и религиозную тематику, благо в камере были только мы (таково было распоряжение начальства). Мы даже делали в камере сокшод. А однажды дежурный лейтенант, оказавшийся ленинградцем, принес нам водки. В один из дней нас отвезли к судье, тот произнес какие‑то формальные фразы и присудил 15 дней содержания в КПЗ за мелкое хулиганство.
Пока мы сидели в КПЗ, в МВД шли допросы других членов сангхи. Оказавшись снова на свободе и повидавшись с Учителем, мы продолжили нашу осаду цитадели порядка. Бидия Дандарович в эти дни, сокрушаясь об аресте Саши, неоднократно прямым текстом или намеками говорил нам: "Почему вы не с Сашей, идите к Саше".
Нас допрашивали следователи одного с нами возраста. Это были недавние выпускники юридических факультетов вузов — капитан Солодимов, ст. лейтенант Кузовлев, лейтенант Плотников. Начальником следственного отдела был полковник Ахмедзянов, татарин по национальности. Эти следователи относились к нам терпимо и даже с долей сочувствия. Но следователи — буряты нас ненавидели. Особенно проявлял нескрываемую злобу капитан Базарсадаев.
Следствие сосредоточилось вокруг нескольких пунктов. Прежде всего они пытались доказать, что все действия учеников, связанные с конфликтами в сангхе, имели место не сами по себе, что все, что делалось нами, совершалось по указанию Дандарона. То есть главное для них было доказать вину Дандарона. Поэтому все наши действия, начиная с подношения Учителю подарков, кончая ссорами между учениками, все вменялось ему в вину как организатору и зачинщику. Например, если я дарил ему ковер, а Аранов часы, то это трактовалось, как использование им ущербной психики конкретных граждан. Если Железнов и Мялль совершили грубый нажим на Петра Дамбадаржаева, то это тоже вменялось в вину Дандарону. Иногда эти попытки обвинить Дандарона принимали смехотворный и анекдотический характер: во время судебного заседания одна из свидетельниц, измученная и запуганная допросами, без тени юмора сказала, что ученики Дандарона учились летать, это вызвало смех в зале, наполненном отнюдь не доброжелателями к обвиняемому.
Итак, следствие продолжалось. Мы понимали, что ситуация неординарная. Разрешить ее простым действием не удавалось. Учитель же в это время, предугадывая, что некоторым из учеников придется испытать тюремные тяготы, во время сокшодов много рассказывал о своих тюремных злоключениях, акцентируя внимание на грубости, жестокости и неприглядности лагерной жизни. Именно тогда мы узнали о его кратком пребывании в женской зоне и о его тюремной "жене". Когда Бидия Дандарович рассказывал нам о лагерной жизни, это было столь шокирующе для его родственников из числа учеников, что все время слышалось в течение рассказов: "Ах, нагца! Ах, нагца" (Ах, дядя! Ах, дядя!). Мы же, вскоре попав в тюрьму, оценили "предусмотрительность" Учителя, ибо встретили, хотя и смягченный вариант тюремного заключения по сравнению со сталинскими застенками, но достаточно впечатляющий и гнусный.
Однажды я шел с допроса по коридору первого этажа в сопровождении капитана Солодимова. В одной из открытых дверей я увидел Юрия Лаврова, окруженного пятью — шестью офицерами МВД, а перед ним стоял в штатском бурят средних лет. Стены комнаты были заняты радиоаппаратурой. Юра наседал на бурята в штатском, напористо вопрошая его, знает ли он, что делает, кто ему, мол, дал право чинить расправу над Железновым и Репкой, право преследовать буддистов за свое вероисповедание. Я понял сразу, что Юра юродствует в свойственном ему стиле с цель добиться посадки в тюрьму, чтобы быть рядом с Сашей и исполнить предначертанное. Но мне, также пытавшемуся самыми разными способами довести следователей до кондиции с тем, чтобы они меня посадили, и не добившегося еще этого, как‑то стало грустно, если Юра сядет раньше меня. Я выскользнул из‑под руки сопровождавшего меня капитана и ринулся в комнату. Там я накинулся на Юру и понес несусветную околесицу: "Молодой человек, вы не правы, вам нужно срочно отсюда уйти. Вы, видимо, человек образованный; смотрите, кто вас окружает, извинитесь и уходите". Окружавшие Юру буряты удивленно и возмущенно, но с некоторой осторожностью что‑то загудели в ответ. Юра продолжал наседать на штатского. В это время опомнившийся капитан схватил меня за локоть и вывел из здания. Я спросил его: "Кто же это был?". В ответ услышал: "Министр внутренних дел Бурятии". Юру в этот вечер посадили‑таки.
Неудачей обернулась попытка сесть у Виктора Аранова. В отделении милиции, недалеко от Солнечной улицы, его избили, связали "ласточкой", продержали несколько часов и вытолкали за дверь на свободу. "Что за страна?!", — причитал потом Виктор, — "даже сесть нельзя".
Проще все прошло у Донатаса Буткуса, который и садиться‑то не собирался. Он на допросах долго и нудно доказывал следователям, что оформил все купленные им у населения буддийские культовые предметы правильно и всем уплатил договорные суммы. Ему сказали, что он будет привлечен по статье за мошенничество. Для нашего дорогого Донатаса, европейца и человека разумного, все это выглядело несусветной чепухой, и он между допросами продолжал оформлять договора о купле — продаже предметов для музейной коллекции Вильнюса. Незадолго до описываемых событий в Вильнюсе некий молодой правозащитник националистического толка сжег себя на городской площади. И вот Донатас Буткус на одном из допросов, не думая о последствиях, обронил: "Будете меня преследовать, не выпустите Железнова и Репку, я сожгу себя на площади перед горсоветом у памятника Ленину". Странно, что Донатаса тут же не арестовали, и он продолжил "преступную" деятельность. Но за ним установили слежку. Так вот, он, проходя мимо кофейни, что напротив магазина "Таежный", зашел выпить кофейной горячей бурды, и горе — сыщики его потеряли. А он потом сел на автобус и укатил в Кижингу, откуда привез еще несколько бумаг о состоявшихся сделках с местным населением, заверенных, естественно, в сельсовете. По возвращении в Улан — Удэ Донатас Буткус был арестован. Донатас закончил Фармацевтический институт в Ленинграде в 1964 г., и сам попросил распределить его на работу в Бурятию, ибо интересовался тибетской медициной. За время своих странствий по Бурятии (он работал сначала провизором в аптеке на улице Ленина, а потом в БИОНе) Донатас собрал богатую коллекцию буддийских статуэток, икон и ритуальных предметов. В 1970 г. Буткус решил подарить коллекцию Вильнюсскому городскому музею. Для этого ее надо было оценить. Оценивал коллекцию известный московский тибетолог Юрий Михайлович Парфионович (1921–1991). Дело о передаче затягивалось, и к 1972 г. коллекция так и стояла у Донатаса в Каунасе в застекленном серванте. Когда Донатаса арестовали, следователи Бурятской прокуратуры приехали в Каунас и конфисковали всю коллекцию. Никакие ходатайства ни Вильнюсского музея, ни письма Ю. М. Парфионовича не помогли. Так вот и состоялся грабеж под прикрытием закона. То, что не берегли сами, и уничтожали, теперь признали народным достоянием, отняли и загубили, так как никто не знает, где теперь эта коллекция.
Следующим арестовали меня. Я добился этого простым и эффектным способом — вынул оставленные в дверях ключи от кабинета начальника следственного отдела полковника Ахмедзянова. А на следующее утро, проникнув с их помощью в кабинет до прихода полковника, спрятался за штору у окна рядом с сейфом. И когда Ахмедзянов открыл сейф, чтобы взять документы, я вышел из укрытия и произнес: "Ну, что, полковник, продолжим". Ошарашенный офицер тут же вызвал дежурный наряд, и меня арестовали.