Мне было досадно, что я поддался чарам этой мошенницы. Но все мои старания были напрасны — от ходьбы возбуждение лишь возрастало, и я чувствовал, что, каким бы ни оказалось удовлетворение, оно было необходимо для успокоения моего сбившегося рассудка. Её следовало купить за деньги, а не расточать знаки внимания. Я уже сожалел о том, что проявил, как мне казалось, утрированную деликатность. Ведь если бы, отдавшись мне, она продолжала жеманиться, было бы незатруднительно выказать ей своё презрение. В конце концов я решил объявить мужу, что заплачу ему двадцать пять луидоров, если он устроит мне свидание, где я смогу удовлетворить себя.
Преисполнившись этой мысли, я возвратился в гостиницу и сел в одиночестве обедать. Дюк сказал, что красавица у себя, поскольку, как объявил хозяин, им теперь необязательно спускаться к табльдоту. Всё это мне было уже известно.
После обеда я отправился с визитом к милому Дольчи, который представил меня своему отцу, человеку очень любезному, но не располагавшему достаточными средствами, дабы поддержать склонность сына к путешествиям. Этот юноша отличался замечательной ловкостью и с превеликим проворством выделывал множество всяческих фокусов. От природы он был наделён очень мягким нравом и, видя, что я любопытствую знать, кем занято его сердце, рассказал несколько забавных историй, кои показали мне, что он находился в том счастливом возрасте, когда все невзгоды происходят единственно по причине неопытности. Он не хотел богатой женщины, которая потребовала бы от него того, что казалось ему позорным без любви. И он вздыхал по одной молодой особе, изображавшей из себя недотрогу.
Я счёл своим долгом подать ему добрый совет: не пренебрегать богатой дамой и одновременно, не оставляя самых изысканных манер, иногда преступать границы почтительности с молодой девицей. Конечно, последняя сначала будет недовольна, но потом непременно простит его. Дольчи нельзя было обвинить в распущенности, хотя он и склонялся к вольномыслию. Вместе со своими сверстниками он иногда предавался невинным развлечениям в одном пригородном саду, где сестра некой садовницы забавляла его, когда им случалось остаться наедине.
С наступлением темноты я возвратился к себе, и Астроди вместе с Лепи (так звали горбунью) не замедлили явиться. Увидев перед собой сии живые карикатуры, я почувствовал невольное оцепенение. Правда, ничего иного я и не ждал, но всё-таки несколько смутился.
Астроди старалась возместить все свои недостатки откровенным развратом. Лепи, настоящая горбунья, не отличавшаяся талантами на подмостках, надеялась возбудить желание редкой красотой глаз и зубов, которые, несмотря на её большой рот, восхищали своей белизной к ровностью. Астроди сразу же подбежала поцеловать меня на флорентийский манер, и поневоле мне пришлось уступить. Более застенчивая Лепи подставила щёку, и я сделал вид, что целую её. Видя, что Астроди сразу же намеревается перейти к делу, я попросил её умерить свой пыл, поскольку не имел привычки к подобным развлечениям и, дабы оценить их, должен был воодушевляться постепенно.
Не зная, о чём говорить в ожидании ужина, я спросил, нашла ли она в Авиньоне поклонника.
— У меня есть только аудитор вице-легата, и хотя он преступает законы природы, это не мешает ему быть любезным и щедрым. Я довольно легко подладилась к его вкусам, хотя ещё год назад и не поверила бы сему, полагая, будто это очень больно. А на самом деле всё совсем не так.
— Значит, он обращается с тобой, как с мальчиком?
— Именно так, и сестра моя обожала бы его, ведь это её страсть.
— Но у твоей сестры роскошные бёдра.
— А у меня? Вот, смотри, можешь даже потрогать.
— Ты хороша. Но подожди, не торопись.
— После ужина мы будем как сумасшедшие.
— Да ты и так уже сумасшедшая, — сказала ей Лепи.
— Это почему же?
— Фи! Разве можно так показывать себя?
— Моя милая, ты будешь делать то же самое. Когда попадаешь в хорошую компанию, всё равно что переносишься в золотой век.
— Странно, — сказал я, — зачем ты рассказываешь, какая у тебя связь с аудитором?
— Рассказываю не я, а, наоборот, весь свет. Каждый считает долгом поздравить меня. Все знают, что добряк никогда не любил женщин, и я стала бы общим посмешищем, если бы пыталась отрицать очевидное. А ты сам разве не любишь это?
— Нет, я люблю только то.
И с этими словами я протянул руку к Лепи, как раз туда, где находится та часть тела, которую я подразумевал, говоря про “то”. Видя, что я не нахожу ожидаемого, Астроди громко расхохоталась и, взяв меня за руку, положила оную несколько ниже горба, прямо на то самое место. Бедняжка, стесняясь показаться недотрогой, стала смеяться вместе с нами.
— Неужели, моя дорогая, у вас никогда не было любовника? — спросил я Лепи.
— Нет, — ответила Астроди, — она ещё девственница.
— Это неправда, — смущённо возразила бедная горбунья, — у меня был один в Бордо и один в Монпелье.
— Но и после этого ты осталась такой же, как и раньше.
— Как? Девственница после двух любовников! Не понимаю. Прошу вас, расскажите. Ведь это же единственный в свете случай.
— После того как мой первый любовник удовлетворил себя, я ничуть не изменилась. Тогда мне было всего двенадцать лет.
— Чудеса! А что он сказал, найдя вас в таком состоянии?
— Я поклялась, что он самый первый, и он поверил, отнеся всё за счёт моего сложения.
— Рассудительный человек. Но разве он не сделал вам больно?
— Ничуть. Правда, обращался он со мной очень нежно.
— Тебе нужно будет попробовать после ужина. Это будет забавно.
— О, только не это, — запротестовала Лепи, — сударь слишком большого роста.
— Не отговаривайся! Может быть, ты боишься, что он весь туда и влезет? Смотри, я покажу тебе.
С этими словами безобразница обнажила меня с полной откровенностью, и я не препятствовал ей.
— Я так и думала! — воскликнула Лепи. — Это никогда не войдёт.
— Конечно, — заметила Астроди, — птичка великовата, но всему можно помочь и, надеюсь, сударь согласится занять помещение лишь наполовину.
— О, моя дорогая, меня пугает не длина, а полнота, ведь вход слишком тесный.
— В таком случае тебе повезло. Ты можешь предложить свою невинность после двух любовников.
Сей не лишённый остроумия и наивности диалог окончательно утвердил меня в решимости самому убедиться в достоверности рассказанного.
Когда подали ужин, я имел удовольствие наблюдать, с какой жадностью набросились на него обе нимфы. Эрмитажное вино произвело своё действие, и Астроди предложила возвратиться к одеянию наших прародителей, освободившись от всех покровов, которые лишь искажают природу.