Этот день мы провели в Выборге, где были первый раз. Общее впечатление тягостное. Красивейший (т. е. сохраняющий следы былой красоты) город — без души, без традиций, без интеллигенции, без единого старожила…
Не обманывает ли меня память, что в Выборге жила и училась Тамара Григорьевна? Или я вообразил это? Но вчера я то и дело представлял ее — десятилетнюю — пятнадцатилетнюю — то выходящей из подъезда гимназии, то сидящей на скамейке в парке, то стоящей в Спасо-Преображенском соборе — таком провинциально-милом, каком-то петровско-суворовско-гоголевском.
В Комарове — особенно Маше — скучновато, шумновато и грустновато: за редкими (и меткими) исключениями сюда не пускают людей моложе 50 лет.
381. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
8/VIII 73.
Дорогой Алексей Иванович.
Этим летом меня впервые охватила полная неписьмоспособность. До сих пор я всегда обижалась на друзей, если они оказывались дурными, неаккуратными корреспондентами, и вот сама проштрафилась хуже всех.
Главное мое несчастье этого лета Вы знаете: грузовик, налетевший на Люшино такси; страшная палата у Склифосовского. Потом ее отъезд, потом письма от нее, написанные не ее рукою. Сегодня она вернулась.
Из того, что случилось со мною за время отсутствия Люши, из поддающегося описанию, прилагаю краткий перечень:
1) на меня упала, внезапно оборвавшись, дверца зеркального платяного шкапа — и здорово треснула меня по голове. Как я ее удержала и не упала сама — не понимаю. Как о мое лицо не разбилось зеркало — не знаю.
2) Литфонд упорно отказывал мне годами в ремонте дачи. И вот случилась катастрофа: крыша протекла и полилась вода в кабинет К. И.
Десять дней мы с Кларой Израилевной вымогали рабочих. Наконец их нам послали — и теперь там с грохотом латают крышу. А в городе снова испортился лифт, и мне было некуда от грохота деться.
3) Наконец начали работы по установлению памятника на могиле. До сих пор это было самое для меня милое место на земле. Теперь, пока там роют, копают и пр. — я туда не хожу. И будет гранит и памятник, а не милые мои кресты и лавочка.
382. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
Комарово. 29.VIII.73 г.
Дорогая Лидочка!
Здесь, в Комарове, зверски холодно. Вероятно, и в Переделкине не лучше. Где Вы? Там или в Москве? Если в Переделкине — то в каком доме? Надеюсь, не в Пиво-водах?
Сравнительно недавно, когда я чувствовал себя немножко получше, мы совершили поход в Пенаты. Заглянули и на Ваш участок. Вспоминали то и дело «Памяти моего отца». А в доме Репина долго стояли перед портретом Корнея Ивановича. Впрочем, не так уж долго. Магнитофон сделал свое дело, и нас, вместе с другими посетителями, попросили перейти в следующую комнату.
383. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
1/XI 73.
Дорогой Алексей Иванович.
Вы спрашиваете — в Москве ли я? Я на своем зимнем режиме, то есть сменяю Кларочку: со среды до субботы на даче я; в субботу приезжает туда она и сменяет меня до среды.
28-го было как-то у нас очень стройно, гармонично; нелюбимых почти не было; почти все любимые — были. Впервые я увидела памятник. Конечно, простые кресты мне были милее; памятник очень благороден, со вкусом, но какой-то слишком торжественный, не сельский и не корнейивановический… «Открытия» мы не устраивали; молча простояли на могиле минут 20… потом пошли к нам. Слушали голос К. И. (вот это потрясает); воспоминания о нем Н. Ильиной (хорошие) и статью Буртина — блистательную…[522] А кончилось все ужасом: известием о смерти Ильи Львовича Слонима, мужа Тани Литвиновой, от третьего инфаркта. Памятник — это его работа; утром он звонил, жаловался на нездоровье, и Люшенька ему обещала вечером сообщить впечатления тех, кто видел. А днем он умер. Таня была в Кобулетах; всю ночь Володя звонил туда, требуя, чтобы телеграмму ей доставили ночью, потому что самолет — утром; телеграфисты отказывались; наконец милиция — тамошняя — согласилась. Весь следующий день Люша дежурила на аэродроме, встречая Таню, а погода была нелетная…
Итак, скульптор скончался в тот же день, что и К. И., и хоронили мы его тоже в день похорон К. И. — 31-го.
Такого достоинства, спокойствия и душевной грации, какие проявила Таня на похоронах, — я никогда не видала. Нет, видала: когда Т. Г. хоронила С. М. и Е. С.[523] Только Тусенька плакала, а Таня нет, но не в окаменении, а живая, добрая, сосредоточенная на своем и все время заботящаяся о других: чтоб не простудились, не устали. И очень красивая.
Я подивилась тому — слушая речи, — насколько художники говорят искреннее, проще, ярче, гораздо менее трафаретно, чем в соответствующих случаях казенные писатели.
Итак, 28-го скончался Слоним.
А за 2 недели до этого в семье моего друга утонул сын — 22 лет — в бассейне[524].
А сейчас, в хирургическом отделении Института им. Гельмгольца, оперируют моего друга, Давида Самойловича Самойлова. (Очень люблю его стихи и его.) Там замечательные врачи, я была счастлива, что удалось туда его устроить. И специалисты они крупнейшие, и люди сердечные. Самойлов ослеп (катаракта). На операционном столе, во время операции, с ним случился гипертонический криз; операция длилась 2 ч., вместо 40 минут; хирургесса-виртуозка сказала мне, что более тяжелой операции никогда не исполняла. Стали снижать ему давление; все наладилось; глаз будто бы спасен, и он был в таком хорошем состоянии, что сам попросил оперировать сразу второй глаз. Был консилиум; давление в норме; решили оперировать. Операция прошла быстро и блестяще. Мы все вздохнули легко. И вот сегодня беда: снова гипертонический криз, не удается понизить давление, хотя его колят без конца; нижняя цифра 120 — а это для глаза большая опасность. Возле него сменяются врачи и родные; а квартиры в Москве у него нет (Союз им недоволен!); он живет в Опалихе, 50 км от Москвы, с женой и тремя детьми, из которых один — грудной… Чтобы жена могла навещать его, кто-то должен дежурить и там.
Вы спрашиваете про Люшу. Что бы где ни валилось — валится на нее. Летом должны были ставить К. И. памятник; процедуру переписки и установки мог бы изобразить только Гоголь; я не берусь… Люша попала в аварию — и все кончилось; Клара Израилевна и Слоним мучились, ездили, звонили, ходили — но — о где ты, т. Гоголь! Лето упустили; ставить такое сооружение осенью в 10 раз трудней. Впряглась Люша; убедившись, что рабочие только пьют, но не работают, а когда начинают работать — начальство перебрасывает их ремонтировать дачу Кешокова (председателя Литфонда), Люша организовала 3 субботника подряд. Три субботы приезжали 18 молодых мужчин, работали с утра до темна и кончили все за час до 1-го снега. Разумеется, каждый день дважды в день их надо было кормить и поить, чем и занимались Люша и Клара Израилевна… Чуть кончилась установка памятника — приблизилось 28-ое; 40–50 человек на могиле и в доме; Люша устроила выставку ранних фотографий и книг К. И. …Горы посуды — и — страшный финал: смерть Слонима. Встречать Таню, помогать Тане, венок, похороны, поминки, горы посуды и пр.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});