Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

Официантка в розовом корсаже пришла убрать со стола. Она предложила:

— Сыр? Фрукты? По чашечке кофе?

— Мне больше ничего, — сказала Женни.

— Тогда чашку кофе, только одну.

Они подождали, пока подадут кофе, и лишь после этого возобновили прерванный разговор. Жак украдкой разглядывал Женни и снова заметил, насколько выражение ее глаз несхоже с выражением лица, насколько глаза «старше», чем прочие черты, такие юные и словно незавершенные.

Он непринужденно наклонился к ней.

— Можно мне посмотреть вам в глаза? — сказал он, улыбаясь, чтобы как-то извинить это разглядывание. — Я хотел бы узнать их… Они такого чистого цвета… честно-голубого цвета, холодно-голубого… А зрачок! Он все время меняет форму… Не двигайтесь, это так увлекательно!

Она тоже смотрела на него, но без улыбки, немного устало.

— Ну вот, — продолжал он, — когда вы делаете усилие, чтобы быть внимательной, переливчатая голубизна суживается… А зрачок становится все меньше и меньше, пока не превращается в маленькую точку, круглую и четкую, как дырочка, пробитая шилом… Как много воли в ваших глазах!

Тут ему пришла в голову мысль, что из Женни вышел бы замечательный товарищ в борьбе. И сразу же на него опять нахлынули все текущие заботы. Он машинально повернул голову, чтобы взглянуть на стенные часы.

Внезапно обеспокоенная тем, что он так помрачнел, Женни прошептала:

— Жак, о чем вы думаете?

Он резким жестом откинул со лба прядь.

— Ах, — сказал он, невольно сжимая кулаки, — я думаю о том, что в Европе есть сейчас несколько сот человек, которые ясно разбираются во всем и надрываются ради спасения всех прочих, но не могут добиться, чтобы те, кого они хотят спасти, выслушали их! Это трагично и нелепо! Удастся ли нам преодолеть инертность масс? Смогут ли они вовремя…

Он продолжал говорить, и Женни делала вид, что слушает, но она не слышала его слов. Поймав взгляд Жака, устремленный на стенные часы, она уже не могла сосредоточиться и не в силах была справиться со своим сердцебиением. Три дня без него!.. Она боролась с тревогой, которой ни за что не хотела обнаружить, и испытывала мучительную радость оттого, что еще несколько минут он побудет подле нее, живой и близкий, следила за выражением его лица, за тем, как сжимались его челюсти, за тем, как хмурились брови, как блестели его подвижные глаза, — не стараясь вникнуть в то, что он говорит, и теряясь в сумятице слов и мыслей, словно среди разлетающихся снопами искр.

Он вдруг умолк.

— Вы меня не слушаете!..

Ее ресницы затрепетали, и она покраснела:

— Нет…

Затем ласковым движением протянула к нему руку, прося прощения. Он взял ее руку, повернул ладонью вверх и прижался к ней губами. Он тотчас же ощутил, как дрогнули все ее мускулы до самого плеча, и с легким смятением, — новым для него смятением, — заметил, что эта маленькая ручка не пассивно отдавалась ему, но страстно прижималась к его губам.

Однако время истекало, а ему нужно было сделать ей еще одно признание.

— Женни, сегодня я непременно должен сказать вам еще одну вещь… В прошлом году, когда умер мой отец, я отказался слушать разговоры… о деньгах… Я не хотел брать ни гроша… Вчера я изменил свое решение…

Он сделал паузу. Она опять выпрямилась, в полном недоумении и стараясь не встречаться с ним взглядом, потрясенная против воли смутными и противоречивыми мыслями, проносившимися в ее мозгу.

— Я намерен взять все эти деньги и передать их Интернационалу, чтобы они немедленно же были употреблены на борьбу против войны.

Она глубоко вздохнула. Кровь снова прилила к ее щекам. «Зачем он мне все это говорит?» — подумала она.

— Вы согласны со мной, не правда ли?

Женни инстинктивно опустила голову. С какой задней мыслью подчеркивал он так настойчиво слово «согласны»? Казалось, он предоставлял ей право контроля над его поступками… Она неопределенно кивнула головой и робко подняла глаза. Теперь на лице ее был немой, но вполне осознанный вопрос.

— До сих пор, — продолжал он, — благодаря своим статьям я всегда мог зарабатывать себе на жизнь… на самое необходимое… Не важно, я живу среди людей, не имеющих средств; я такой, как они, и это отлично. — Он глубоко вздохнул и снова заговорил очень быстро, тоном, который от некоторого смущения казался почти ворчливым: — Если такая жизнь… скромная… вас не пугает, Женни… то я за нас не боюсь.

Это был первый намек на их будущее, на совместное существование.

Она опять опустила голову. От волнения и надежды у нее перехватило дыхание.

Он подождал, пока она снова выпрямится и, увидев ее растерянное от счастья лицо, сказал просто:

— Спасибо.

Официантка принесла счет. Он заплатил и еще раз взглянул на часы.

— Почти без двадцати. Я даже не успею проводить вас до дому.

Женни, не ожидая его приглашения, встала.

«Он уедет, — мрачно твердила она про себя. — Где он будет завтра?.. Три дня… Три убийственных дня».

Пока он помогал ей надеть жакетку, она внезапно обернулась и пристально посмотрела на него:

— Жак… А это — не опасно? — Голос ее дрожал.

— Что именно? — спросил он, чтобы выиграть время.

Записка Ричардли всплыла в его памяти. Он не хотел ни лгать, ни волновать ее. Он сделал над собою усилие и улыбнулся.

— Опасно?.. Не думаю.

Выражение ужаса промелькнуло в глазах девушки. Но она поспешно опустила веки и почти тотчас же, в свою очередь, храбро улыбнулась.

«Она — совершенство», — подумал он.

Без слов, прижавшись друг к другу, дошли они до станции метро.

У лестницы Жак остановился. Женни, уже спустившись с первой ступеньки, повернулась к нему. Час разлуки пробил… Он положил обе руки на плечи девушке:

— В четверг… Самое позднее — в пятницу…

Он смотрел на нее как-то странно. Он готов был сказать ей: «Ты моя… Не будем же расставаться, пойдем со мной!» Но, подумав о толпе, о возможных беспорядках, он промолвил быстро и очень тихо:

— Ступайте же… Прощайте…

Его губы дрогнули: это была уже не просто улыбка и еще не вполне поцелуй. Затем он внезапно вырвал пальцы из ее рук бросил на нее последний долгий взгляд и убежал.

XLVII

Было еще почти светло; в теплом воздухе чувствовалось приближение грозы.

Бульвары имели совершенно необычный вид: лавочники спустили железные шторы; большая часть кафе была закрыта; оставшиеся открытыми должны были, по распоряжению полиции, все убрать с террас, чтобы стулья и столы не могли послужить материалом для баррикад и чтобы оставалось больше свободного места на случай, если бы муниципальной гвардии пришлось стрелять. Собирались толпы любопытных. Автомобили попадались все реже и реже; циркулировало лишь несколько автобусов, непрерывно дававших гудки.

На бульваре Сен-Мартен, на бульваре Маджента и в районе ВКТ наблюдалось особенное скопление народа. Огромные толпы мужчин и женщин спускались с высот Бельвиля. Рабочие в спецовках, старые и молодые, явившиеся со всех концов Парижа и предместий, собирались все более и более тесными группами. В тех местах, где фасады зданий отступали от тротуаров, у недостроенных домов, на углах улиц отряды полицейских черными роями облепляли автобусы префектуры, готовые по первому требованию везти их, куда понадобится.

Ванхеде и Митгерг ожидали Жака в одном из погребков предместья Тампль.

На площади Республики, где всякое уличное движение было прервано, стояли, не имея возможности двинуться дальше, огромные волнующиеся массы народа. Жак и его друзья попытались, работая локтями, проложить себе путь через это море людей, чтобы добраться до редакторов «Юманите», которые — Жак это знал — находились у подножия памятника, посредине площади. Но было уже невозможно выйти на свободное место, где выстраивались для участия в шествии ряды демонстрантов.

Внезапно головы заколыхались, как трава под ветром, и полсотни знамен, которых до тех пор не было видно, вознеслось над толпой. Без криков, без песен, тяжело ползя по земле, словно расправляющая свои кольца змея, процессия дрогнула и двинулась по направлению к воротам Сен-Мартен. За нею хлынула толпа, подобно потоку лавы, в несколько минут заполнила широкое русло бульвара и, все время разбухая от притоков с боковых улиц, медленно потекла по направлению к западу.

Сжатые со всех сторон, задыхаясь от жары, Жак, Ванхеде и Митгерг шли, тесно прижавшись друг к другу, чтобы их не разлучили. Волна несла их вперед, покрывала с головою своим глухим ропотом, на мгновение останавливала, чтобы затем, снова подхватив, бросить вправо или влево, к темным фасадам домов, окна которых были усеяны любопытными. Наступила темнота; электрические шары разливали над этим движущимся хаосом тусклый и какой-то трагический свет.