Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

Она подняла на него боязливый, вопрошающий взгляд.

— Не расспрашивайте меня, — сказал он. — Мне поручено одно дело. Я должен ехать.

При слове «дело» на лице Женни появилось выражение такой тревоги, что Жак, хотя он не знал даже, для чего его посылают в Германию, решил ее успокоить:

— Мне придется только повидаться с некоторыми иностранными политическими деятелями… И так как я бегло говорю на их языке…

Она внимательно смотрела на него. Он оборвал на полуслове и указал на развернутые газеты, лежавшие на столе в передней.

— Вы видите, что происходит?

— Да, — лаконически ответила она тоном, который достаточно ясно показывал, что теперь она так же хорошо, как и он, сознает всю серьезность происходящих событий.

Он подошел к ней, схватил обе ее руки, сложил их вместе и поцеловал.

— Пойдемте к нам, — предложил он, указывая пальцем в сторону комнаты Даниэля. — У меня в распоряжении всего несколько минут. Не надо их портить.

Она наконец улыбнулась и пошла впереди него по коридору.

— От вашей матери нет никаких известий?

— Нет, — ответила она, не оборачиваясь. — Мама должна была прибыть в Вену сегодня после двенадцати. Я не рассчитываю получить телеграмму раньше завтрашнего дня.

В комнате все было приготовлено для его встречи. Благодаря опущенной шторе освещение казалось особенно уютным. Комната была прибрана, на окне висели свежевыглаженные занавески, часы были заведены. В одном углу письменного стола стоял букет душистого горошка.

Женни остановилась посреди комнаты и смотрела на Жака внимательным, слегка обеспокоенным взором. Он улыбнулся, но ему не удалось вызвать ответную улыбку.

— Что же, — произнесла она нетвердым голосом, — значит, правда? Только несколько минут?

Он устремил на нее нежный, ласковый, немного слишком пристальный взгляд: это не был отсутствующий взгляд — скорее даже настойчивый и внимательный, но тем не менее Женни почувствовала легкую тревогу. У нее было ощущение, что с того момента, как он пришел, этот задумчивый взгляд еще ни разу не проник по-настоящему в глубь ее глаз.

Он увидел, что у Женни дрожат губы. Он взял ее за руки и прошептал:

— Не отнимайте у меня мужества…

Она выпрямилась и улыбнулась ему.

— Ну, вот и хорошо, — сказал он, усаживая ее в кресло. Затем, не объясняя хода своих мыслей, сказал вполголоса: — Надо верить в себя. Даже больше — надо верить только в себя… Твердую основу в своей внутренней жизни находит только тот, кто ясно осознал, в чем его судьба, и всем пожертвовал этому.

— Да, — прошептала она.

— Осознать свои силы! — продолжал он, словно говоря с самим собою. — И подчиниться им. И тем хуже, если другие считают их злыми силами…

— Да, — повторила она, снова опустив голову.

Уже не раз за последние дни она думала, как сейчас: «Вот что он говорит, и надо все это запомнить… поразмыслить над этим… чтобы лучше понять…» С минуту она оставалась совершенно неподвижной, опустив ресницы. И в ее склоненном лице было столько сосредоточенной мысли, что Жак смутился и на мгновение замолчал.

Затем сдержанно, но с дрожью в голосе он прибавил:

— Один из самых решающих дней в моей жизни был тот, когда я понял: то, что другие во мне осуждали, считали опасным, — это как раз и есть самая лучшая, самая подлинная часть моего существа!

Она слушала, она понимала, но голова у нее кружилась. За последние два дня один за другим ослабевали, распадались все устои ее внутреннего мира: вокруг возникала пустота, и ее еще не могли заполнить те новые ценности, на которых, казалось, зиждились все суждения Жака.

Внезапно она увидела, что лицо Жака просветлело. Он опять улыбался, но по-другому. У него возникла одна идея, и он уже вопросительно смотрел на девушку.

— Слушайте, Женни… Раз вы сегодня вечером одни… Почему бы вам… не пообедать где-нибудь вместе со мной?

Она смотрела на него, озадаченная этим столь простым, но столь необычным для нее предложением.

— Я освобожусь не раньше половины восьмого, — объяснил он. — А в девять мне надо быть на площади Республики. Но хотите, эти полтора часа мы проведем вместе?

— Да.

«У нее какая-то совершенно особая манера непреклонно и в то же время кротко произносить да или нет…» — подумал Жак.

— Благодарю вас! — радостно воскликнул он. — У меня не будет времени зайти за вами. Но если бы вы смогли в половине восьмого быть около Биржи?..

Она утвердительно кивнула головой.

Он встал.

— А теперь я бегу. До скорого свидания…

Она не пыталась удержать его и молча проводила до лестницы.

Когда он уже начал спускаться и обернулся, чтобы попрощаться с нею последней нежной улыбкой, она перегнулась через перила и, внезапно осмелев, прошептала:

— Я люблю представлять себе вас среди ваших товарищей… В Женеве, например… Наверно, только там вы становитесь по-настоящему самим собою.

— Почему вы так говорите?

— Потому что, — тут она замялась и стала подыскивать слова, — всюду, где я вас до этого времени видела, вы словно — как бы это сказать? — чувствуете себя немного… в чужой стране…

Он остановился на ступеньках и, подняв голову, серьезно смотрел на нее.

— Вы ошибаетесь, — с живостью возразил он, — там я тоже чувствую себя… в чужой стране! Я всюду в чужой стране! Я всегда был в чужой стране! Я и родился таким! — Он улыбнулся и добавил: — Только подле вас, Женни, это ощущение отчужденности покидает меня… до некоторой степени…

Улыбка исчезла с его лица. Он, казалось, хотел что-то прибавить, но не решался. Он сделал рукой загадочный жест и удалился.

«Она совершенство, — думал он. — Совершенство, но ее не разгадать до конца!» Это не был упрек: разве влечение, которое он всегда испытывал к Женни, не вызывалось до известной степени этой таинственностью?

Вернувшись к себе, Женни несколько минут стояла у закрытой двери, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. «Ах, какой он сложный человек!..» — Внезапно сказала она про себя. Сказала без всякого сожаления: она достаточно сильно любила его всего целиком, и ей было дорого даже это неясное ощущение страха, которое он оставлял позади себя, как рябь на воде, как отпечаток ног.

XLV

Вожирарское собрание происходило в отдельном кабинете кафе «Гарибальди» на улице Волонтеров.

Ванхеде и Митгерг, представленные Жаком, были приняты как делегаты Швейцарской социалистической партии и усажены в передних рядах.

Председатель Жибуэн предоставил слово Книппердинку. Труды старого теоретика были написаны по-шведски, но их влияние давно уже перешло за рубежи северных стран. Самые известные его книги были переведены, и многие из присутствующих их читали. Он хорошо говорил по-французски. Высокая фигура, корона белоснежных волос, лучистый взгляд апостола еще больше поддерживали престиж его идей. Он, был гражданином миролюбивой и по самой своей сути нейтральной страны, где искусственно раздуваемый национализм великих держав континента давно уже вызывал беспокойство и неодобрение. Он с суровой ясностью судил о положении в Европе. Его речь, горячая и уснащенная фактами, постоянно прерывалась овациями.

Жак был рассеян и слушал плохо. Он думал о Женни. Он думал о Берлине. Как только Книппердинк кончил патетическим призывом к сопротивлению, он встал, не дожидаясь других выступлений, и, отказавшись от мысли повести Ванхеде и Митгерга в «Либертэр», договорился с ними о встрече перед вечерней демонстрацией.

На площади Французского Театра, взглянув на часы, он несколько изменил свои планы. Монмартр был далеко. Лучше было не идти в «Либертэр», а вернуться в «Юманите» и узнать, какова сейчас политическая температура.

Дойдя до улицы Круассан, он встретил на тротуаре старика Мурлана в рабочей блузе печатника, который вышел из редакции вместе с Милановым. Он прошел с ними несколько шагов.

Жак знал, что Миланов поддерживает отношения с анархистскими кругами, и спросил у него, собирается ли он принять участие в Лондонском съезде в конце этой недели.

— Никакой пользы от этого съезда не будет, — лаконически ответил русский.

— К тому же, — добавил Мурлан, — неизвестно, соберется ли он. Никому, не хочется быть сцапанным в такой момент. Все прячутся в нору. В префектуре, в министерстве внутренних дел уже расставляют сети: говорят, там уже спешно просматривается и дополняется «список Б».

— Какой список? — спросил Миланов.

— Список всех подозрительных. На случай, если дело примет плохой оборот, им надо подготовить мышеловки.

— А что говорят там? — спросил Жак, указывая на окна «Юманите».

Мурлан пожал плечами. Последние телеграммы совершенно обескураживали.