Морна ждет триумфальное возвращение в столицу. С ним снова Мидия и верный Эдмин. Однако он внезапно понимает, что его жизнь зиждется на лжи. Его почитатели, близкие и далекие, полагают, что он оставил столицу ради любви; никто, кроме него самого, не знает, что он просто испугался перед лицом смерти. На вершине счастья и земного успеха, вновь почувствовав радость бытия, он не может вынести жизнь, основанную на лжи, и кончает с собой.
Краткое изложение пьесы не способно передать ее живости, яркости и остроумия, но тот, кто знаком с тремя более поздними длинными пьесами Набокова, может понять, что, несмотря на шекспировские черты, «Морн» уже обнаруживает в высшей степени самобытные особенности, присущие его зрелой драматургии.
Для Набокова естественной была хитроумная, отточенная проза, продукт восприятия мира чрезвычайно наблюдательным и склонным к размышлению умом. Однако обостренным чувствам нет места на сцене, где софиты освещают картонное Пространство, а разветвляющейся мысли нет возможности вырасти там, где темп, задаваемый зрителями, неизбежно подчиняет себе Время. Словно опасаясь, что невозможность познавать мир собственными глазами грозит ему безмолвием и пустотой, Набоков взамен разворачивает на сцене лихорадочное действо, превращая ее в сплошной людской водоворот, в кипение слов. С другой стороны, пародийность, которая станет одной из особенностей его прозы, здесь находит себе естественное применение, когда разным голосам придается различное звучание: малодушие и чванливая хвастливость Клияна, бурлящие страсти Морна, цветистое благоразумие Дандилио. Смещающиеся уровни реальности и иллюзии, которые характерны для набоковской прозы, также находят место на сцене: беспамятство Тременса, которое, кажется, вот-вот поглотит остальных действующих лиц пьесы; переодевание Гануса в актера, исполняющего роль Отелло; инкогнито короля; некий иностранец, в чьем воображении, быть может, и происходит все действие пьесы. Этот иностранец, выслушав речи Дандилио, вступает в диалог.
ИНОСТРАНЕЦ: Мне в детстве часто снился ваш голос…
ДАНДИЛИО: Право, никогда не помню, кому я снился. Но улыбку вашу я помню. Все хотелось мне спросить вас, учтивый путешественник: — откуда приехали?
ИНОСТРАНЕЦ: Приехал я из Века Двадцатого, — из северной страны, зовущейся… (лепечет)
ДАНДИЛИО: Да что ты! В детских сказках — ты не помнишь? Виденья… бомбы… церкви… золотые царевичи… Бунтовщики в плащах… метели…
Чужестранец, выглядывающий из Зазеркалья, находит сходство между столицей пьесы и столицей родины. Вся эта трансформация невполне-России в фантастическое королевство, которому грозит революция, предвосхищает незаконченный роман Набокова «Solus Rex», «Под знаком незаконнорожденных» и особенно «Бледный огонь» с его переодетым королем-самоубийцей.
«Трагедия господина Морна» полемизирует с приемами Шекспира и других драматургов и придает им тонкую огранку. Набоков не принимает фатализм трагедии, неумолимость рока, которая очевидна с самого начала, железную логику причины и следствия. Он страстно верит, что время таит в себе слишком много возможностей, история — слишком много случайностей, жизнь — слишком большую свободу, вследствие чего «неизбежность» — это не более чем иллюзия, которую post factum порождает слабое воображение. Набоков отвергает искусственное расщепление жизни на комедию и трагедию, и, хотя он восхищался шекспировским инстинктивным нарушением этих жанровых правил, он стремится к куда более решительному их слиянию. Он также изучает и критикует подход к экспозиции у большинства драматургов, которые торопятся побыстрее раскрыть все карты, и противопоставляет ему изящно проработанную постепенную завязку у Флобера, которого в январе 1924 года он начал перечитывать. Он возражает против того, чтобы характер рассматривался как набор изначально заданных возможностей, и добивается, чтобы его персонаж полностью обманывал все ожидания, — и не один раз, а дважды или трижды. И тем не менее он полагает, что в судьбе каждого человека должна быть своя гармония, различимая, несмотря на капризы времени и свободные порывы человеческой личности.
Драме, по мысли Набокова, нужен капитальный ремонт, и поэтому в «Морне» все характеры и ожидаемые последствия поступков сдвинуты с мест или перевернуты. Ганус из революционера превращается в роялиста, который затем пытается убить короля, Эдмин — из верного друга в предателя, а затем снова в друга, Тременс из отставного мечтателя, погруженного в предсмертный бред, — в энергичного агитатора и смутьяна, сам Морн — из короля-солнца в темную личность и снова в короля. Его «трагедия» постоянно колеблется между трагическим и комическим, пока наконец в финальной солнечной вспышке славы он не сделает свой последний свободный выбор и не погрузится во тьму смерти.
В других пьесах 1923 года — «Смерть», «Дедушка» и «Полюс» — Набоков изобразил людей, которые смотрят в глаза смерти. Один за другим персонажи «Трагедии господина Морна» — сам Морн, Ганус, Тременс, Элла, Дандилио, Клиян — оказываются в той же ситуации, и их слова иногда напоминают о великих монологах Гамлета и Клавдио. И все же это трагедия о счастье.
Набоков настойчиво утверждает в этой пьесе, что для тех, кто не отказывается видеть, жизнь изобилует счастьем даже перед лицом смерти. Седовласый антиквар Дандилио, чей оптимизм граничит с абсурдом, кажется, сделан из того же теста, что и шекспировский Гонзало, который видит торжество добра только потому, что закрывает глаза на зло. Дандилио произносит свою философскую и самую восторженную речь за мгновение до собственной смерти, в ту секунду, когда в соседней комнате расстреливают Эллу с младенцем. Однако на самом деле у Дандилио наиболее острый взгляд на всех персонажей пьесы.
Как и Дандилио, Морн улыбается жизни, его воображение открыто миру, он способен удивляться муравью на лепестке розы даже в тот момент, когда к голове его приставлено дуло пистолета. Каждая мелочь для него — вечный дар жизни, совершенное произведение искусства. Вместо того чтобы принимать мир как нечто само собой разумеющееся, мы можем смотреть на него так, словно каждое мгновение и каждая вещь только что созданы неким художником, творцом реальности. Внезапно весь мир и каждая его частица представляются чудом.
Вероятно, Морн принес счастье своей стране не какими-либо практическими мерами благоразумной политики, но лишь благодаря тому, что он знал тот самый поворот мысли, который открывает щедрость мира. Однако все его беззаботное государство рушится из-за того, что он посягнул на счастье одного лишь человека, Гануса, причинил ему боль и не готов отвечать за последствия своего поступка. По мысли Набокова, пока мы остаемся в границах этого мира, нам не дано узнать, действительно ли он есть произведение искусства, где каждый элемент имеет значение и все элементы связаны между собой: это лишь гипотеза, вероятность, дающая свободу воображению, и, быть может, не более того. Мы же вынуждены вести себя так, как будто боль других людей имеет значение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});