Суд проходил на берегу мрачного Верхнего озера, чьи ледяные бездонные воды были так же угрюмы, как вечное облако, нависшее над кольцом прибрежных скал и черными кронами сосен. Аморн подумал, что этот зловещий пейзаж как нельзя лучше подходит для такого события. К тому же все собрания Совета, посвященные делам наивысшей важности, проходили на открытом воздухе, поскольку большинство чародеев не принадлежало к человеческой расе. Одни были чересчур велики, чтобы поместиться в самом просторном здании, другие — афанки и прочие обитатели вод — попросту не могли покидать свою родную стихию.
Так много глаз смотрели на Аморна — с берега, из воды, из крон деревьев, из сумеречного воздуха над скалами. Афанк колыхался в воде, высоко подняв голову, и его длинная черно-зеленая грива струилась вдоль гибкой блестящей шеи; он был суров и печален. Хотя селки и дельфины не осмелились подняться так высоко вверх по пресной воде, на отмели возлежали несколько добарков — круглые, поросшие мехом лица, в ярких темных глазах ни тени обычного лукавого веселья.
На глубине, держась на приличном расстоянии от берега, покачивалась нереида — единственная из этого народца, кому Кергорн позволил присутствовать на суде. Хотя архимаг, как и многие существа, дышащие воздухом, испытывал к нереидам только страх и презрение, сейчас даже ее бледное, заостренное, нечеловеческое лицо окаменело в ледяном неодобрении. Для такого случая она приглушила свой манящий голос, и разум ее в кои-то веки был занят чем-то иным, кроме как заманивать жителей земли под воду, на верную смерть, дабы утолить свою ненасытную похоть.
Кентавры, стоявшие на берегу — подруга Кергорна и их сын и дочь, — взирали на Аморна с неподдельной ненавистью, за что он не мог их винить. Хвала провидению, что нечеловеческие, хитиновые физиономии георнов и альвов не могли изменять выражения… хотя багровый блеск в глазах георна и свернувшиеся спиралью усики двоих крупных альвов были недвусмысленным признаком враждебности.
Были здесь и некоторые из обитателей воздуха. Краем глаза Аморн видел беглое мерцание стайки фей, а в небе над берегом лениво чертили зигзаги ангелы, расправив огромные, в два человеческих роста, крылья. Их струящиеся тела, попросту неспособные надолго зависать на одном месте, скользили по ветру с изяществом воздушных змеев, а поскольку они были плоскими, невольно напрашивалось сравнение с камбалой.
Драконы, слишком зависевшие от яркого солнца, редко покидали свои родные пустыни, но в этом случае они сделали исключение. Их сверкающие золотом тела заняли большую часть берега и, казалось, принесли в это мрачное место ослепительный жар пустынного солнца. Племя Огня представляли два дракона — экая честь, кисло подумал Аморн, тем более что один из них — Чаала, пожилая драконья провидица. Она прожила на свете так много лет, что цвет малоподвижного дряхлого тела из золотого понемногу становился серебряным. Аморн понимал, что тяжелое, изнурительное путешествие стоило ей дорого, и дивился тому, что она вообще решилась на такое. Она скоро умрет, осознал он вдруг с тенью печали, и должна перед тем передать свою необъятную память молодому наследнику, который тоже обладает даром — или проклятием? — провидца. Когда Чаала взглянула на Аморна, ему почудилось, что в ее рубиново-алых глазах блеснуло едва заметное сочувствие — или это была лишь игра воображения?
Для тех членов Тайного Совета, которые не могли телесно присутствовать на собрании — могучих океанских левиафанов и огненных изменчивых саламандр, которые живут в недрах вулканов, — сцена суда передавалась посредством альсеома. Эти хрустальные шары размером чуть больше человеческой головы были наследием технологии (или магии) Древних, и никто толком не знал, как они работают. Неким хитроумным способом звук и изображение передавались от одного шара к другому; что «видел» и «слышал» один шар, то повторяли остальные, как бы далеко друг от друга они ни были.
На лицах всех существ, которые, по человеческим понятиям, обладали хоть каким-то подобием лица, было одно выражение — ненависть, вражда, осуждение. Из трех с лишним сотен чародеев и мастеров на стороне Аморна была только одна женщина — и она, если пожелает Кергорн, могла пострадать за свою верность. Хотя многие сторонники Аморна отсутствовали — предвидя, должно быть, кару за собственные прегрешения, — он узнавал в толпе тех, кто совсем недавно громко и пылко поддерживал его. Как видно, они отреклись от своих взглядов, когда Кергорн все же одержал верх и сохранил свой высокий пост архимага Тайного Совета.
Странно все же, как мало мог Аморн вспомнить из того, что происходило на суде. Он помнил, как раздражала его дотошность, с которой обсуждалось, казалось бы, простое дело: он поспорил с архимагом об основной цели Совета, и когда Кергорн с ним не согласился, собрал своих сторонников — которых, кстати, было не так уж мало — и возглавил бунт, который должен был сменить главу Совета. И добился бы успеха, не будь старшие чародеи скопищем мягкосердечных трусов, которые предпочли укрыться за безопасными стенами обычаев и традиций. Один лишь вспыльчивый георн поддержал отступника Аморна, однако и он отступился, обнаружив, что остальные против него.
Аморна до сих пор сжигал гнев, когда он вспоминал обращенную к нему презрительную речь Кергорна.
«Предательство твое беспредельно. Мы приняли тебя, бездомного скитальца, и дали тебе место среди нас, даровали тебе нашу защиту и наше доверие. Ты же в ответ замыслил бунт и совращение умов. Ты предал собратьев твоих по Тайному Совету, нарушил все свои клятвы, обратил в прах все обеты. Хуже того, ты угрожал существованию всего живого под солнцем этого мира — всех тех разумных существ, которых мы призваны хранить и защищать, — пытаясь повергнуть сей мир в безвластие и хаос!»
«Прогресс и развитие, ты, слепой болван! Это вы хотели бы до скончанья времен держать этот мир спеленатым в колыбели…» Вот и все, что сумел выкрикнуть Аморн прежде, чем его остановили. Воля Кергорна, подкрепленная силой всех старших чародеев, обрушилась на разум Аморна точно увесистый молот… и не хуже кляпа запечатала ему рот.
И тогда Кергорн произнес приговор:
«Аморн, нет смысла отрицать содеянное тобой. Твои отступнические идеи несут опасность всему миру, а посему тебя нельзя оставлять в живых. — Архимаг перевел дыхание. — Волею старших чародеев ты умрешь. Завтра на рассвете тебя казнят той казнью, которую мы изберем. Надеюсь, что ты и твои последователи проведете ваши последние часы в размышлении о собственных ошибках».
Отогнав воспоминание об этих словах, Аморн вынудил себя вернуться в настоящее. Затуманенным взором он обвел свою темницу, и рука, сжимавшая кубок, задрожала. Последние слова приговора прозвучали более чем недвусмысленно. Если кто-то из сторонников казненного отступника решит продолжать дело своего вожака, его ждет та же участь. Хорошо еще, что все прочие не знали, кто такой на самом деле Аморн… и что ни они, ни сам Кергорн понятия не имели о его конечной цели. Одна лишь Авеола знала все его тайны и потому до сих пор поддерживала его, верила ему, любила его. О, как хотелось Аморну увидеться с ней — в последний раз! Кергорн уже перекрыл мысленную связь Аморна с соратниками, но наверняка ведь даже архимаг не лишит приговоренного к смерти возможности проститься с возлюбленной? Аморн ждал, изнывая от тоски, — и все же когда Авеола наконец пришла, она появилась в комнате прежде, чем успел учуять ее приближение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});