Читать интересную книгу Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

К сытой и чистой жизни никто насильно не тянет, вы сами выбираете эту грязь и нищету в этих горах. Идите к ней, я вас не держу. Вас держат наши расписки служить Германии, что лежат в сейфе Мосгама. И Берлин предъявит их вам, когда вы понадобитесь. Вам или НКВД, это зависит от вашего поведения.

Они расходились, нацелив друг на друга стволы шмайсеров, и межа скалистой земли, на которой застыло тело проводника, все ширилась между ними.

К вечеру четверка, ведомая Ланге по буреломам и глухой чащобе на северо-восток, к Тереку, откуда едва слышно доносились орудийные раскаты, наткнулась на двух пастухов — отца и сына.

Над горами свистел ледяной ветер, зима гнала над Главным Кавказским хребтом сизо-черные лохмотья туч. Они цеплялись за камни, гнули жухлое разнотравье, ерошили грязную шерсть на сгрудившемся овечьем стаде. В воздухе кружился снег.

Четверо с автоматами вынырнули из-за валунов и пошли к пастухам. Подошли, встали молча, ожидая команды Ланге. Он поднял шмайсер, и воздух вспорола автоматная очередь. Она хлестнула поверх стада, овцы брызнули серыми тушами в разные стороны, блея, сгрудились поодаль. Ланге заговорил.

— Посмотри туда, — перевел Румянцев.

Гранитный черный валун в полусотне шагов перечеркнул белый пулевой пунктир.

Ланге бросил автомат на землю. Сняв рюкзак с плеч, запустил туда руки. Рядом с автоматом упали два автоматных рожка и толстая пачка советских денег. Немец поднял на старика глаза, отрывисто пролаял две фразы.

— Это все будет твоим, — пояснил Румянцев, — если мы тебе оставим жизнь. Все это достанется тебе вместе с жизнью, когда выведешь нас к Тереку.

Старик смотрел на автомат, деньги, и в глазах его накалялось неистовое желание. Вообще-то он был богачом, этот старик, имея ежегодно кукурузу до мая, а к ней впридачу полную саклю дыма, нужды и забот. Но так жили его отец, дед, предки, и все они считали, что живут настоящей жизнью, что именно так следует жить.

Неслыханное оружие и невиданные деньги возносили старика на такую высоту, о которой его предки и не помышляли. Он будет первым из тейпа, кому удалось вскочить на белого жеребца удачи.

— Собери овец и гони их домой, — велел он сыну, — скажи матери, что я вернусь к полной луне (этой ночью сияла дынно-золотая скибка полумесяца).

Он вел команду Ланге к Тереку, кормил и оберегал ее от нещадной свирепости воюющих гор, как если бы десантники были его родичами. За ним шли сильные и богатые люди, от них зависело его скорое благополучие. К тому же они были гостями в этих горах.

К середине пути старик дал себя утешить собственными доводами. Он очень нуждался в утешении, ибо на всю Чечню разнеслось проклятие Джавотхана Исраилову и немцам. Но ведь Джавотхан совсем недавно проклинал русских, славил Гитлера и Исраилова… Какое проклятие крепче, какому из них следовать?

Пусть Аллах разберется, ему легче это сделать: ему не предлагали такую пачку ахчи и такое оружие. Из него не надо целиться, от бегущих пуль упадет любой олень, самый большой медведь. Или кровник. И пастух вел немцев к Тереку, к рубежу, за которым начиналась для него другая жизнь.

Полковника Ланге ждала за Тереком тоже другая жизнь, скорее всего сорванные с плеч погоны, выдранный с мясом из мундира Железный крест. Но лучше быть живым без погон и креста, чем гнить в чужой земле при полном боевом параде — так рассуждал абверовец на ночных привалах, кутаясь в раздобытую стариком бурку, слушая посвист ветра и шакалий вой.

* * *

Гул войны, жгучие брызги похоронок долетали до горной Чечни. От них охраняли свою паству исраиловцы, оберегали и пасли, как муравьи пасут стадо тли, чтобы питаться его соками без помех и с гарантией.

Исраилов много сделал для этой гарантии, маскируя и ретушируя истинный облик завоевателя-германца. Но стоило тому втиснуть десантное свое мурло в ущелья — и ретушь сползала с него. Глядело оно на горца хамским своим оскалом, обдавало трупным смрадом.

Скотство за обеденным столом в сакле Атаева и смерть его сына стали той искрой, от которой полыхнул очистительный пожар отторжения немцев. И в нем сгорело чучело «пятой колонны». Это чучело, по сути дела, так и не обрело плоти. Пустотелый каркас его треснул и рассыпался в крошево под первыми же массированными ударами истребительных отрядов.

Наивно думать, что подобное произошло бы при истинно профашистских симпатиях Чечено-Ингушетии. Гордый и неистово свободолюбивый вайнахский народ привык платить за свой выбор самоотречением и кровью без счета. Он стократно доказывал это в веках, выбирая свободу и отторгая завоевателей любого пошиба.

В Великой Отечественной войне вайнах сделал свой выбор. Он выбрал Россию, ее генетический такт, добрососедский уклад славянства.

Глава 19

С-сволочи…» — бессильно ярился Кобулов. Нетерпение, охватившее его после разговора с Берией, перекипало в животный ужас: Гачиева с Валиевым все еще не могли отыскать, хотя к поискам подключился испытанный Жуков. До полуночи, до нового дня, оставались какие-то часы. Новый день наползал кошмаром.

Если пленный чеченец подтвердит, что Гачиев работал на немцев, встретился с гестаповцем в его доме, — это конец. До пленного, чтобы дал нужные показания, не дотянуться, его укрыл и стережет Серов, почуял, на чем можно уделать заклятого дружка. Гачиев — его, кобуловский, кадр, им пригрет, обласкан и прикрыт. Серов уже докладывал об этом Сталину.

Эти двое растворились в горах. Нашкодили, теперь ждут, чем закончится восстание. «Хреново кончится для тебя заваруха, Салманчик, плохо старались с гестаповцем. Наша взяла».

«Наша… это чья? — вдруг возник дикий вопрос. — Твоя, что ли, с Серовым? Так у тебя с ним никогда не было «нашего». Было свое и его. В этой победе мало радости для тебя. Серов все сливки снял, а для тебя синий обрат остался, лакай пока от щедрот кукленка… Пока башку не сорвут. За что?»

— А за то! — с трезвой беспощадностью вслух подытожил Кобулов. — За то, что телок щупал, коньяк хлебал вместо работы.

«Совратили тебя, бедненького, Богдаша. Увяз ты, как муха в липучке. А намазывал ее чечен. Он тебя вычислил и раскусил с первой встречи, по закону родства душ, залил б…ским сиропом по горло, и пока ты там барахтался, он свое дело делал.

Но расхлебывать это дело придется тебе. Папа не выручит, у него нет привычки выручать кореша, от которого жареным запахло. Первый петлю на шею накинет, показательно, с любовью приладит и захлестнет. Сам дал понять. Если через… — он посмотрел на часы, — через два часа их не найдут, надо дело делать».

Оно вчерне уже созрело в нем, это дело, исподволь, в часы протрезвлений, накапливалось в мозгу. Трезвея, он тупо оглядывал залитый коньяком, заваленный снедью стол, пухлые телеса жеро, валявшихся в постелях. Начинал мозжить рефлекс самосохранения: за все нужно отвечать перед Папой, за невыполненный приказ — вдвойне.

Решение вызревало давно. Лопнуло же — сегодня. Если эти двое так и не отыщутся, надлежало уходить из Чечни и как можно дальше от Москвы. Далее всего вела тропка на тот свет… через свой пистолет: самое надежное укрытие от Папы. Чуть ближе, на этом свете, был… Берлин. Для этого надо спеленать со своими волкодавами Серова и ломиться с живым презентом через Терек, к немцам.

Проводники найдутся, десяток жуковских, щедро прикормленных им загодя скорохватов пойдут за ним в огонь и воду, даже в терскую.

Уперев локти в стол, уткнувшись остекленевшим взглядом в синие, набухшие на кистях вены, стал он тщательно продумывать свой план, по живому рвал со всем, что окружало его до этого дня. Гнусная маета вьюном оплетала душу Кобулова. Надвигалась расплата за жизнь, прожитую в лютости и оргиях, за малину утех, жирно проросшую на чужих горестях и крови. Не то чтобы совесть пробуждалась — не осталось внутри генерала таковой. Ломало хребет нечто доселе не испытанное.

Со школьной поры и до седых волос облучало российское бытие истиной каждого из граждан: Отчизне обязан ты всем, что имеешь, — здоровьем, воздухом, семьей, пищей и кровом над головой. И столь проникающе мощным было это целительное облучение, столь основательно пропитывало оно каждую клетку миллионолюдного организма, что не числилось на Руси более тяжкого греха, чем измена Отчизне.

Предстояло Кобулову окунуться в гнусь измены.

Затрещал телефон. Он схватил трубку.

— Кобулов!

— Нашлись эти суки, товарищ генерал, — устало и близко, с хрипотцой сказала трубка голосом Жукова. — На лесной заимке жировали, про которую вы рассказывали. Звоню из Ачхой-Мартана. Через полтора часа будем в городе.

— Каких «полтора»? — неистово взвился генерал. — Час тебе на дорогу! За них головой отвечаешь!

Он хотел положить трубку, на миг замешкался и с изумлением вновь услышал в ней голос карманного своего майора, тянувшего в командировках всю оперативную чернуху. Обязан был майор после приказа галопом рвануть в дорогу — не рванул. Эт-то что за новости?!