— Товарищи, — сказал он, обращаясь к фронту, — в тяжелые дни наш командир принял этот дивизион. Он сразу стал отцом и защитником солдат. Как родной, он не позволял никому обижать нас, как родной, заботился о нас и впереди всех находился в бою. С ним мы были, как у Христа за пазухой. Вспомним это теперь, станем все стеной вокруг нашего дорогого отца — командира… Ура ему!
Солдаты еще долго качали меня на руках. Я вернулся к себе, глубоко растроганный этой неожиданной овацией.
Иное произошло затем во 2-й батарее. Собрав своих, подполковник Сикорский на коленях умолял простить ему все жестокости, к которым он вынужден был прибегать «по требованию начальства»…
В отношении к прочим солдаты держали себя по-прежнему. Казалось, подчеркнутой исполнительностью они старались показать им свою преданность. Но было заметно, что они воспрянули духом. Им казалось, что война кончилась и что они получили все, о чем мечтали — «землю и волю». Офицеры дивизиона были глубоко потрясены случившимся. Они с горечью комментировали все события и верно учитывали будущее. Но вот посыпались, как из рога изобилия, другие известия… Вышел приказ № 1…
На другое же утро ко мне явились оба молодых офицера 3-й батареи, Лер и Васюта, и представили ходатайство о производстве в прапорщики вольноопределяющегося Вайнштейна. Я давно замечал, что этот еврей играет какую-то роль в батарее и пользуется среди молодежи особым влиянием. При Ковалевском он всегда бывал вместе с офицерами в его сопровождении. Безчастный был, очевидно, слишком резок по отношению к нему; временно командовавший после него капитан Кванчхадзе недолюбливал еврея, но ему на смену уже ехал из Киева капитан Деполин, и пока что Вайнштейн все более и более забирал молодежь к себе в руки.
— Милые мои, — отвечал я им, — вы сами не знаете, чего просите! Все это придет в свое время. Посыплются производства евреев в офицеры. Это будет самоубийством для армии. Но не нам первым открывать им ворота. За революцией последует реакция, и тогда каленым железом будут выжигать все, что мы наделаем.
— Но ведь он — исключение! Готовый офицер, храбрый, георгиевский кавалер. Его так ценил покойный Ковалевский. Он даже не похож на еврея!
— Пусть так, но за ним, как в отворенные ворота, посыпят другие. Моя рука никогда не подымется на то, что я считаю первым шагом к разложению армии.
— Вот, прочитайте это!
Начальник артиллерии, генерал Селиверстов показывает мне письмо, написанное четким каллиграфическим почерком, в котором Вайнштейн дословно повторяет мой ответ на ходатайство с подчеркнутыми красным карандашом особенно резкими выражениями. Оно явно было направлено через штаб, чтоб попасть в цензуру!
— А вы знаете, командир корпуса, генерал Огородников старается всячески выслужиться перед Керенским — он хочет предать вас военно-полевому суду!
— Ваше превосходительство! Ведь вы старый гвардеец, товарищ по выпуску моих братцев. Неужели вы могли бы ожидать от меня другого ответа на ходатайство этого еврея, который заставит плясать по своей дудке и офицеров, и солдат?
— Что же делать? Ну, хорошо, отправьте его в отпуск, я пока постараюсь замять это дело!
Вернувшись, подбегаю к телефону: «Спешно от командира полка на Золотой горе. Прошу немедленно приехать». Через 40 минут я уже в штабе полка.
— Полковник, на днях вы предлагали мне свою помощь. После вашего посещения немцы повели подкоп против Золотой горы. Наши саперы открыли контргалерею, но взорвали ее прежде времени всего в 30 шагах впереди нашего бруствера — и воронку заняли немцы! Теперь с минуты на минуту можно ждать атаки на Золотую гору. Можете вы нас выручить своей артиллерией?
— Я сейчас же сосредоточу туда все свои батареи. Но попробуем связаться с вашей бригадой — ведь это ее участок.
— Ничего не выйдет, это безнадежно!
— Ну хотя бы для проформы!
— Бригада! Попроси командира…
— Спять, и не приказано будить!
— Адъютанта!
— Броются.
— Видите?
— Ну, тем лучше… Не буду терять времени. Сейчас сам начну пристрелку. Соедините гору прямым проводом с моим командным постом!
— С Богом!
Я уже на Золотой горе.
— Полковник Калиновский!
— У телефона.
— Немцы заняли взорванную нами воронку в 30 шагах впереди Золотой горы. Дайте первый выстрел шрапнелью на удар по немецкому брустверу напротив, я буду вам корректировать стрельбу из окопа на Золотой горе. Будьте осторожны, я всего в 30 шагах, малейшая ошибка и вы влепите мне прямо в лоб, так как гора вдается бастионом в расположение неприятеля.
— Слушаю!
Идет выстрел… Прямо в неприятельский бруствер!
— Великолепно! Чуточку прибавьте прицел!
— Второй. ближе. Прямо в воронку… Но наши окопы и вся Гора содрогаются от удара.
— Идеально! Передайте данные второй и третьей батарее! Тяжелые батареи на платформах пусть пристреливаются по отдельности по немецкому брустверу. А легким поручаю заградительный огонь на случай появления резервов. А теперь дайте мне минуту отбежать и сыпьте с Богом тяжелыми по десять бомб и легкими очередями беглого огня.
— Прячьте своих по убежищам, — бросаю на лету командиру роты, а сам лечу по зигзагам апрошей *. Но не успеваю отбежать далеко, как вся гора и немецкие окопы перед нею уже трясутся от разрывов тяжелой артиллерии и окутываются облаками порохового дыма. Выглядывая временами, вижу, как с брустверов под перекрестным огнем во всех направлениях летят дернины земля и песок.
— Что вы мне наделали? — встречает меня командир полка. — Вы разобьете все мои окопы!
Я чувствую себя огорошенным, как крыловский батрак, испортивший медвежью шкуру. Но едва подъезжаю к своей штаб-квартире, как меня требует начальник артиллерии.
— От души поздравляю вас! — встречает меня генерал Селиверстов: — Корпусной командир в восторге. Немцы в панике, ожидая штурма, подвели резервы, которые подвернулись под ураганный огонь. Наши тоже вскочили на бруствер, готовясь по первому сигналу броситься в атаку. Пехота говорит, что такого огня и такой помощи от нашей артиллерии не видали с начала войны… Огородников ликует, приказал представить вас в генералы.
— Благодарю, ваше превосходительство. По мне и вся-то эта горстка не стоит пары генеральских эполет… Лучше дайте Владимира на шею, а то меня все забывают при переброске из корпуса в корпус, а без командирского креста старому полковнику как-то неловко. А генерала я получу по статусу за Георгия, если только. Кстати, а как же с письмом Вайнштейна?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});