— В первый и последний раз, — согласились тени. — Мне стыдно вспоминать об этом.
— Когда поединок?
— Ты стар, мальчик мой. Ты дряхл. Не мне говорить об этом. Но и не мне выходить в Круг Запрета! Амброз моложе и сильнее. Ты слышал, что он берет уроки тау-тё? В его башне постоянно живет кто-то из дикарей Ла-Ангри. Н'Ганга рассказывал…
— Я не собираю сплетни! Когда поединок?
— В полночь.
— Если ты сказал все, Древний, — Симон отвернулся, оперся ладонью о стол, — я больше не смею тебя задерживать. Уходи, я хочу отдохнуть перед схваткой.
Кокон теней взлетел над креслом. В движениях гостя появилась резкость, не свойственная ему ранее. Оставив комнату, тени повисли за окном, на прежнем месте.
— Что есть в наследстве Красотки, — спросил Максимилиан, — чего ты не хочешь уступить Амброзу? Если Симон Пламенный готов унизиться в Круге Запрета, это должна быть величайшая в мире драгоценность. Что это, мальчик мой?
— Честь, — ответил Симон. Между его пальцев сочился дым. Столешница горела, в дереве корчился уродливый, пятипалый отпечаток, похожий на кленовый лист. — Дружба. Любовь. Долг. Память. Да что угодно! Вокруг нас тьма забавных пустяков, каждый из которых стоит унижения. Смеешься? Да, ты прав. Я выжил из ума. Зато я живу, а не храню величие.
— Я не смеюсь, — ответили тени. — Я бы заплакал, но забыл, как это делается.
— Напомнить?
— Не трать силы зря. В полночь я вспомню сам.
Струйка пота сползла по спине Циклопа. Весь дрожа, он следил, как Древний в плаще из краденых теней скрывается в ранних, зимних сумерках. Земля вокруг башни дышала весной, зато небо плевать хотело на ухищрения колдунов. Небо знало, какое время года на дворе. «Что есть в наследстве Красотки…» Двадцать лет назад, в Шаннуране, измученный пытками Симон учуял Око Митры из темницы, сквозь толщу камня — и безошибочно привел Вульма в сокровищницу. Что помешало Древнему, во всей его силе и мощи, учуять камень во лбу Циклопа? Ну не равнодушие же к человеку, лишенному магии?! И не кожаная повязка, жалкая лента…
— Успокойся, — со злостью глядя на испорченный стол, бросил старец. — Мои братья, бес их дери, глухи к твоему «третьему глазу». Они сгорают от любопытства, вот и все. И закрой рот. Я не читаю твои мысли. У тебя на лице все написано…
— Глухи? Почему?!
— Если б я знал! Когда Око Митры вросло в твой лоб, я тоже перестал слышать его эманации. Ты — есть, его — нет. А ты, дружок, вряд ли вызовешь интерес Максимилиана…
— Поединок, — напомнил Вульм.
В течение визита Древнего бывший искатель приключений сидел тише мыши, прикидываясь мебелью, и лишь сейчас подал голос:
— Он сказал: поединок. В Круге Запрета. Что это значит?
— Это я сказал, — буркнул Симон. — Я сказал первым.
Вульм вздохнул:
— Ребячество. Клянусь Беловой задницей! Ребячество — последнее, в чем я рассчитывал тебя упрекнуть, Симон. Надеюсь, с Амброзом ты поведешь себя, как взрослый, опытный маг. Сожги его в пепел…
— Вряд ли, — рассмеялся Симон. — Пепел? В другой раз.
Вид старца испугал Циклопа. Симон походил на безумца, радующегося стекляшке, которую он принимал за бриллиант.
— Хорошо, — кивнул Вульм. — Преврати его в яблоню. Летом мы наварим варенья из Амброзовых яиц…
— Яблоня? — смех превратился в хохот. — И не надейся!
Приблизившись к стене, Симон изо всех сил ударил в нее кулаком. Посмотрел на разбитые костяшки, слизнул кровь. Впору было поверить, что старец жалеет о Шебубовой напасти — каменной, неподъемной руке.
— Врешь! — ахнул Вульм. — Не может быть!
Симон оскалился:
— Замолчи, бродяга! Тебе ли решать, что возможно на этом свете, а что — нет? Разве ты не слышал, как Максимилиан говорил об унижении?! В Круге Запрета нет магии. Я и Амброз будем драться, как пьяные лавочники. Руки, ноги, кулаки. Голые по пояс, мы расквасим друг другу носы, вцепимся зубами в дряблую шею. Потеха! Зрители животики надорвут…
— Оружие?
— Нет, — маг взял с блюда баранье ребрышко с остатками мяса. Взмахнул им в воздухе: — Как бараны! Мы сойдемся, как два барана из-за овцы! Сцепимся рогами: кто кого? Чары, сталь, палка, ребристый камень — исключено. Тумаки, пинки, зуботычины — вот оружие великих, прославленных магов в Круге Запрета. Ну что же ты, бродяга? Скажи еще раз: «Ты врешь, старый дурак!»
Вульм встал. Под глазом авантюриста дергалась синяя жилка. Он был потрясен, и не скрывал этого.
— Ваши примут замену? — тихо спросил Вульм.
— Нет. Ты не выйдешь драться вместо меня. Амброз, сукин сын, все продумал заранее. Симон Пламенный — опасный соперник. Но Симон Остихарос в Кругу Запрета — дряхлый старик. Ржавый клинок, изношенный ремень. Амброз уверен, что я откажусь. Мне будет приятно его разочаровать.
— Он убьет тебя, — сказал Циклоп. — Откажись, умоляю.
— Убьет? Глупости. В конце концов, я могу сдаться…
— Ты?!
Симон не ответил.
— Если ты проиграешь, Амброз заберет Циклопа, — Вульм лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. — Мы должны… Симон, возьми его в ученики! Сейчас! Немедленно!
— Кого? — изумился маг.
— Циклопа! Амброз не может взять Око Митры, не взяв Циклопа. Если к тому времени Циклоп будет считаться твоим учеником, ты предъявишь на него права. Возникнет новый спор, и решать его вы станете уже вне Круга Запрета…
Старец долго молчал.
— Спасибо, — наконец произнес он. — Спасибо, бродяга. Если ты чувствуешь какую-то вину передо мной — забудь. Вины нет, есть уважение и благодарность. Твой способ и впрямь мог бы сработать, не будь я Симон Остихарос! К сожалению, ничего не выйдет. Двадцать лет назад я поклялся, что больше никогда не возьму ученика. Все маги знают о моей клятве. Не клянитесь опрометчиво, друзья мои! Придет срок, и вы пожалеете…
Он подошел к окну. Вдали, над спящим Тер-Тесетом, качалась луна. Пятна на диске складывались в лицо, искаженное гримасой боли. Где-то выли собаки. Еле слышно постукивали ставни, и Циклоп с опозданием вспомнил, что на окнах башни нет ставен. Это в полном безветрии стучали дощечки барьера крови.
— До полуночи есть время, — сказал Симон, не оборачиваясь. — Циклоп, помнишь, в гостинице ты сказал нам, что две исповеди в один день — это слишком? Ты был прав: да, слишком. И все-таки я попробую. Когда я вернулся в Равию из Шаннурана…
Глава четвертая
Круг запрета
1. Скороход Его Величества
Тенедержцы сквозь столетья совершают переход
По колено в лунном свете и спускаются с высот
По обрывистым ступеням многочисленных вчера.
Их приход предвосхищают чернокрылые ветра.
Тенедержцы наступают, дымом грозный строй повит,
Но никто не бьет тревогу, ибо все на свете спит.
Роберт Говард
Все жители Равии — мальчишки, не брившие бороды, и старики, помнящие осаду города кочевыми ордами Йо-хана — знали, где расположен дом Симона Остихароса. Скромное, если не брать в расчет двух спиральных башен из металла, неизвестного людям, жилище мага стояло на юго-западной окраине, там, где начинались сады — снежно-розовое кипение весной, зрелая благодать осенью, черная печаль ветвей в зимние месяцы.
Дом магу строили каменщики и плотники, которым было щедро заплачено из казны Махмуда Равийского, шестнадцатого в могучей династии Менгеридов. Услуги, какие чародей оказывал султану, стоили дворца, захоти Симон жить во дворце. Башни же возникли в одну ночь, восстав из-под земли парой адских фаллосов, и те, кто возвел их, хохотали и рыдали так, что младенцы седели в колыбелях. Чем заплатил маг ужасным зодчим, осталось загадкой, и горожане до сих пор ломали голову над ней.
Глупцы полагали, что Симон платил душой. Над ними смеялись, ибо душа — товар лежалый, дешевый на любых пластах бытия, включая геенну. Торговый перекресток, Равия знала толк в барышах.