Читать интересную книгу Циклоп - Олди Генри Лайон

Симон был готов сгореть, лишь бы не гнить заживо.

Слугам и мальчишке-ученику он ничего не сказал, но на всякий случай составил завещание. Деньги — ученику, подкидышу по имени Карши. Книги, список которых прилагался — ему же. Со стыдом Симон признался себе, что ученика тоже взял из скуки. Думал развеяться, согреть душу чужой, восторженной юностью — так престарелый, утративший пыл тиран кладет себе в постель робкую девственницу. Остальную библиотеку маг завещал Инес. Коллекция артефактов… башня… Вроде, ничего не забыл. Завещание Симон спрятал в ближний, безопасный слой Предвечного Мрака. Если он погибнет, свиток возникнет в его кабинете, заключен в сияющий кокон.

Теперь — уведомить трех братьев по Высокому Искусству. Инес пришла на ум первой, но Симон с сожалением отложил в сторону розовый кристалл кварца. Если у него получится — пусть будет сюрприз. Если нет… Жестоко изводить женщину ожиданием. Газаль-руз? Пожалуй. Н’Ганга? Без сомнения. И Талел Черный, жрец Сета, сосед Симона. Каждый из троих будет знать: оповещен не только он. И воздержится от глупостей в отсутствие хозяина равийской башни.

Он начертал краткие сообщения на полосках пергамента — и сжег письма в огне витой свечи, отлитой из черного воска.

…все спали, когда Симон вышел на балкон. Вышел? — выметнулся вихрем, разом скинув груз лет! Кровь кипела, кружа голову. Старец ощущал себя безрассудным юнцом. Как давно он не совершал старых добрых безумств!

Что ж, время пришло.

Ночь вздрогнула, услышав хохот Пламенного. Симон готов был взобраться на перила — и прыгнуть, раскинув руки-крылья. Пожалуй, он сумел бы долететь до Шаннурана. Но в финале пути он будет похож на жертву вампира, высосанную досуха, а не на полного сил чародея, готового встретить молнией любого врага. Вздохнув, Симон сосредоточился на эманациях обитателей эфира. Власть мага простерлась за ткань мироздания, и его услышали.

…мягкий ворс щекотал запястья. В тварном мире тело эфирного создания обрело материальность; так ожила бы морская волна. Тварь плыла по воздуху, подобно скату-манте в толще вод. Самый зоркий глаз не сумел бы различить темное полотнище, что прокладывало путь в вышине, на фоне звезд. Ветер бил в лицо Симону, остужая разгоряченное лицо. Горбун-месяц, трепеща, завис над горной грядой. На птерозмее маг добрался бы до Шаннурана к рассвету. На эфирнике он рассчитывал оказаться на месте к полудню.

Когда пурпурная кайма восхода объяла горизонт, и небо на востоке налилось жемчужным сиянием, хищная тень ринулась на добычу с вышины. Симон слишком поздно ощутил опасность. Хищник завизжал — так рвется ржавый металл, так сотня гвоздей скребет по стеклу — на миг заставив Остихароса оглохнуть.

…вспыхнув факелом, владыка горних высей прорвал купол, раскинутый магом. Бритвенно-острое лезвие крыла рассекло надвое тело эфирника, пройдя в локте от лица Симона. В ноздри ударила кислая вонь. Кувыркаясь и полыхая, хищник падал в зубастую пасть ущелья. За ним тянулся шлейф жирной копоти. Часть эфирного существа — за нее из последних сил цеплялся Остихарос — усыхала, беспорядочно вертясь, как подхваченное ветром семя клена. В ней почти не осталось жизни, и лишь воля мага удерживала ее от того, чтобы камнем рухнуть на скалы. Из разреза хлестала белая кровь, превращаясь в радугу, в туман, выедавший глаза.

Земля была еще далеко, когда плоть эфирника расползлась гнилой ветошью. Симон едва успел ослабить удар — и долго выбирался из отвратительно мягкой ямы, в которую превратилась скальная поверхность вокруг места его падения.

На краю ущелья он нашел разлом, подходящий для спуска.

…ко входу в подгорный лабиринт он добрался в сумерках. Старец устал, лихорадочное возбуждение, питавшее его, шло на убыль. Магия Симона была по-прежнему сильна, он в любой момент мог извергнуть наружу текущий в жилах огонь. Но тело, человеческое, изношенное за долгие годы тело отчаянно молило об отдыхе. Ковыляя, словно загнанный мерин, он выбрался на пригорок. Отсюда открывался вид на скальную стену. Дальше небо изрезали острые клыки пиков; от них тянулись длинные, сумрачные тени.

У подножия стены чернел провал. Даже издали Симон ощущал: из провала веет древностью, настолько чуждой нынешнему миру, что лишь последний безумец отважится… «Что ж, значит, я безумец, — усмехнулся Остихарос. — Последний. Я не стану ждать до утра. Какая разница: ночь, день? В подземельях Шаннурана царит вечный мрак.» Порывшись в сумке, он извлек темно-синий флакон с эликсиром. Это восстановит силы на несколько часов. Достаточно, чтобы добраться до возлюбленной Вдовы, и осчастливить ее пылкой страстью. Если все получится, у Симона будет время на отдых перед обратной дорогой. Если же нет…

Тогда он будет отдыхать вечно.

Солнце скрылось. Лишь алый краешек маячил над горами, готовый кануть во тьму. Смолкли птицы в близлежащих рощах. Налетел ветер, зябкий и стремительный, взъерошил кроны деревьев и умчался прочь. Симон опустошил флакон, закашлялся — питье было горше измены — и двинулся ко входу в черные лабиринты Шаннурана.

…они ждали его на перекрестке.

Без сомнения, а’шури прекрасно знали, что в их владения проник чужак, слышали, куда он направляется — маг и не думал скрываться! — и встретили его здесь. Симон был уверен: рано или поздно обитатели подземелий встанут у него на пути. Его удивило другое: он не сумел почуять засаду заранее. Человек, зверь, демон, упырь — кто угодно обладает аурой, эманациями, которые опытный чародей ощутит издалека. Сейчас же он был глух к целой толпе. Белый шар огня, качаясь на верхушке жезла, высвечивал свод, низкий и шершавый, потеки известковых отложений на стенах, гладкий пол. Два тоннеля уводили во мрак — справа и слева. И дюжина с лишним дикарей — полуголых, вооруженных копьями, кремневыми ножами и палицами, утыканными клыками зверей.

Все чувства, включая обоняние, страдавшее от вони, кричали Симону: перед ним — люди. Живые. Грязные. Из плоти и крови. Лишь чутье мага отказывалось в это верить. Чутье утверждало: здесь никого нет. Голые стены. Иди дальше, глупец, и не обращай внимания.

Иллюзия?

Когда иллюзия качнулась вперед, вонь усилилась.

— Прочь! — Симон поднял жезл над головой.

Он не хотел лишних смертей. Все знают, что а’шури скверно переносят яркий свет… На миг дикари замерли, а затем, двигаясь бесшумно, как кошки, сделали первый шаг. Даже разбойники, встреться они Симону ночью, в глухой чаще, моргали бы, отворачивались, старались прикрыть глаза руками. Разбойники, но не а'шури. Огонь жезла был для них равнозначен привычной темноте.

— Назад! Сожгу!

Жезл описал в воздухе петлю. Стена пламени встала перед а’шури. Рыжие лисицы плясали джигу, их хвосты разбрасывали снопы искр: жгучих, бешеных. Когда пламя угасло, маг лишился дара речи. А’шури были совсем рядом, целые и невредимые. Симон попятился. Сердце ёкнуло в груди; страх сдавил его мягкими, холодными пальцами. Старец забыл, как это бывает, и напоминание оказалось не из приятных.

— Дети геенны!

Маг ударил в полную силу: насмерть. Тьма в ужасе отпрянула. На перекрестке разверзлась преисподняя, до краев наполненная жаром и яростью. Камень, и тот бы не уцелел в этом аду. А Симон все жег и жег, хохоча, как безумец, пока затылок не взорвался тупой, черной болью. Падая бесконечно долго, опрокидываясь в беспамятство, он видел лица а’шури, склонившиеся над ним, и палицу в руке дикаря, стоявшего ближе всех.

…вместо головы у него был чугунный котел. Время от времени в котле булькало, и боль возвращалась. Словно эхо в горах, боль долго затихала, а потом все начиналось заново. Саднили губы. Во рту пересохло. Язык ворочался, как мертвец в гробу.

— Пить… — хотел прошептать Симон.

Новая, острая боль пронзила рот. Он едва не закричал, от этого сделалось еще больнее, и старец открыл глаза. Темнота. Плотный, едва ли не осязаемый мрак. «Я ослеп?» — ужаснулся маг. И понял, что он в подземелье, в толще лабиринтов, куда испокон веку не проникал луч света. Симон шевельнул руками; звякнуло железо. Как он вскоре убедился, с ногами дело обстояло сходным образом. Его заковали в кандалы и, похоже, зашили губы. Все-таки они боятся его — а’шури, жалкая плесень! Утешение было слабым. Да, боятся. И предусмотрительно приняли меры. Возможно ли творить чары без пассов и слов, рун и знаков — на одном всплеске чувств, испепеляющем желании? Нет, сам себе ответил Симон. Но я все же попробую. В сознании рождались туманные образы, складываясь в знакомую картину; маг силился обуздать вихри чувств, слить в единственно верную гармонию…