две зарубежные миссии. В этом опять-таки важнейшую роль играют факторы экономические - ограниченность наших финансовых ресурсов. И я еще раз хочу подчеркнуть: мы искренне заинтересованы в развитии дружественных связей и сотрудничества с зарубежными странами».
Стоит ли после этого говорить о каких-то тщательно оберегаемых от внешнего мира религиозных тайнах?
В последний раз наблюдая с крыши отеля восход над Аннапурной, я прощался с Покха-рой. «Высочайшей горе и горе Предка Света поклоняются как божествам», - говорится в старинном «Каталоге гор и морей».
Аннапурна вспыхнула радужным светом, винным огнем налилась острая Мачапучхре, и замелькали разноцветные сполохи в перламутровом небе, где прозрачной льдинкой таяла новорожденная луна.
Словно в зареве пожара
Я увидел на заре,
Как прошла богиня Тара,
Вся сияя, по горе.
Изменяясь, как виденья,
Отступали горы прочь.
Было ль то землетрясенье,
Страшный суд, хмельная ночь?
Я не искал ответа на вопрос, поставленный Киплингом. Через два часа на травяном поле должен был приземлиться самолетик из Катманду. Я думал тогда, что в последний раз вижу Гималаи. Я не знал, что судьба подарит мне еще одну незабываемую встречу…
ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕВАЛ
Ты можешь яд в руках нести,
Пока шипом не ранишь кожу,
Избегнуть злобы тот лишь может,
В ком зло не смело прорасти.
Дхаммапада
Три дня не переставая дул с юга горячий ветер. В горных чашах восточного Непала, как бульон на медленном огне, кипел пересыщенный влагой воздух. Пробивая завесу тумана, солнечные лучи достигали долин ослабленными, и в их красноватом озарении латеритовые почвы террас казались цвета томатной пасты. Переливаясь из впадины во впадину, душный пар, тоже окрашенный в красные тона, медленно полз к перевалам, не то запорошенным снегом, не то тронутым инеем, где уже касались земли перегруженные ватные облака. Две-три узкие слюдяные прослойки еще разделяли горную тьму преисподней от холодного беспросветного сумрака вершин.
Мы оставили нашу «Волгу» в одном из таких слоев, где-то на высоте чуть более трех километров, и медленно побрели по извилистой горной дороге навстречу мятущимся прядям облаков. Перед тем как уйти, я взял первый попавшийся камень, чтобы возложить его, по местному обычаю, на каменную груду на перевале. Не успели мы взобраться метров на восемьдесят, как нас прохватило ледяным ветром и стало темно. Машина, только что видневшаяся внизу, исчезла, и лишь желтые противотуманные фары чуть проклевывались сквозь серую завесу, как масляные пятна на пергаментной бумаге.
Я не знал, зачем мы лезем в гору. Во всяком случае, не для того, чтобы полюбоваться видом Джомолунгмы, потому что даже собственная рука, стоило ее чуточку отвести в сторону, обретала мглистую призрачность рентгеновского снимка. Просто надо было что-то делать; повернуть назад мы не могли - вот и приходилось тащиться невесть куда, придерживаясь спасительной близости склона. Мой товарищ, многие годы проработавший в Непале, проявлял сдержанный оптимизм.
- Тут всегда так в муссон. Не знаешь, на что нарвешься. Видимость меняется сто раз на день. Не удивлюсь, если туман растает через каких-нибудь десять минут. - Влажная подушка заглушала звуки, и он почти кричал мне в ухо.
Я хотел о чем-то спросить, но едва раскрыл рот, как задохнулся разреженным киселем, приправленным резким запахом созревающих в долине пряностей.
- Кашляй, - подбодрил меня друг, - не стесняйся.
- Будто в реке захлебнулся, - объяснил я, постигая на ходу искусство процеживать сквозь зубы слова и короткие вдохи. - Где ты условился встретиться с этим шерпа? Как бы нам не разминуться.
- Дорога только одна. Никуда с нее не денешься, если, конечно, не загремишь в пропасть. Так что держись правой стороны, дорогой товарищ. Ачча?
- Япуду, - несколько мрачно откликнулся я. По-тибетски это выражение, как и многозначное индийское ачча, означало о'кэй.
Так и не знаю, что тогда казалось мне важнее: увидеть Эверест или познакомиться с настоящим проводником шерпа - представителем прославленного народа прирожденных альпинистов.
Название «шерпа», строго говоря, означает: люди с востока. Так племена, говорящие на тибетских диалектах, именовали горцев восточного Непала. Ныне благодаря успехам альпинизма шерпа распространились по всем Гималаям. В Дарджилинге, Гангтоке, Ка-лимпонге - всюду можно отыскать этих смелых, добрых и выносливых людей, готовых по первому зову отправиться на штурм ледяной цитадели.
Близ Нагпала, главного перевала на древнем пути из Индии в Тибет, я как-то забрел в шерпскую деревушку, где впервые отведал чанг. Белое, как сыворотка, и кислое, но удивительно приятное пиво понравилось мне чрезвычайно. Я выпил целый чайник и с тех пор не упускал случая пропустить «деревяшку». Женщины шерпа иногда выносили его на продажу в литровых сосудах из дерева. К сожалению, мой непальский переводчик Миша не знал ни слова по-шерпски, а мужчины, говорившие по-непальски, отлучились по каким-то своим делам. Поэтому все мое общение с очаровательными горянками свелось к двум словам: «Чанг?» - при встрече, «Туджи чей» [1] - при расставании.
[1 Благодарю (тибет.).]
Готовясь к посещению Джомолунгмы, слово «экспедиция», как вы понимаете, не совсем подходит к данному случаю, я втихомолку выучил еще десятка три тибетских слов. Вместе с сотней непальских это, по моему глубокому убеждению, составляло приличный запас. Надо ли объяснять, что мне не терпелось блеснуть познаниями? Очевидно, тогда я и сделал окончательный выбор между Джомолунгмой и проводником. «Черт с ним, с туманом, - подумал я, - лишь бы пришел этот шерпа».
С Эверестом мне фатально не везло. В первый раз я его вообще пропустил. Летчик, любезно разрешивший мне фотографировать с высоты, увлекся разговором с хорошенькой кармелиткой-миссионеркой и забыл, когда волна за волной стали выплывать из-за горизонта белые гребни, указать главный. Так и не знаю, какие из знаменитых пиков видел. Можно сказать, все и ничего. В другой же раз снег забил перевал Лхо-ла, откуда хорошо виден юго-западный склон Госпожи Великих Снегов. Вокруг колосился ячмень и порхали серо-голубые беззаботные мотыльки, а в двухстах метрах по вертикали завывала метель.
Как талисман таскал я повсюду с собой серебристую прослюденную плитку, взятую на высоте 5600 метров, храня надежду перекрыть этот сугубо личный рекорд.
Не о Макалу, Лхотсе, Ама Даблам или Чо Ойю мечтал я в бессонные ночи, проведенные у подножия божественных восьмитысячников. Мне виделись белые чортэни Тьянгбоче, ячьи хвосты флагов, железные черепа загадочного Ронбука, розовые стены Мустанга.
Но пока все складывалось не в мою пользу. То снежный заряд затыкал перевалы, то внезапное таяние сносило мосты.
Что же касается Эвереста, то в третий раз я