и оттуда. Один за другим выходили они наружу с сапфировой Ваджрой в руках, чтобы вскоре вернуться обратно. Венцом всего был сапфировый лотос с золотой чашечкой, выросший из пупка. На нем покоился будда созерцания, и из его пупка тоже выходил лотос, на котором сидел новый будда. И не было конца этой гирлянде лотосов и будд.
Пятицветное сияние окружило чело созерцателя, сверкавшее ярче драгоценных камней. Он узрел облако, на котором парил Амитабха, из чьих уст вылетали лотосы и сыпались благодатным дождем.
Когда же земля и небо совершенно скрылись за их ароматной завесой, из пупка вышли львы и пожрали магические цветки. Уничтожив последний лотос, львы скрылись в пупке Амитабхи, а сам он вошел в голову созерцателя.
Это было самадхи, называемое «Прыжок льва». Начальная ступень крутой лестницы созерцания, по которой Дуп-Римпоче предстояло взобраться до самых вершин… Я понял, что видения стали для него единственной реальностью, а окружающее он воспринимает, как легкое облачко, заслонившее ненадолго солнце. Яркое, но не греющее солнце вымышленного мира.
На прощание Дуп-Римпоче преподнес мне белый хадак - длинный шарф, без которого в Гималаях не обходится ни одна встреча. Выйдя проводить нас на плоскую крышу, он поднял руку с четками, испрашивая у неба благополучную дорогу гостям. Его алое одеяние резко выделялось на белой стене рядом с красной лестницей, ведущей на верхнюю, пока недостроенную крышу. Коралловые с двумя хвостиками четки в 108 зерен рябиновой гроздью рдели в безоблачной синеве.
Я не раз обещал рассказать о магическом числе 108 и каждый раз откладывал на потом. Возможно, по той простой причине, что не знал, с чего начать. Но и теперь, когда представилась еще одна, уже последняя, возможность, я по-прежнему нахожусь в затруднении.
Дуп-Римпоче
Собираясь с мыслями, считаю до десяти. По ассоциации вспоминаю, что мог бы считать на санскрите, тем более что это совсем просто: эка, дви, три, чатур, панчан, шаш, саптан и так до бесконечности. Словно рукой подать до праязыка, а то и до тех былинных времен, когда имена вещей назывались впервые. В индийской, как и в других культурах Востока, алфавит и числовой ряд помимо основной роли несли и тайную эзотерическую нагрузку. На языке посвященных ноль означал еще пустоту, небо, отверстие, бесконечность; единица (эка) - начало, Луну, Землю, тело, предка, брахмана; двойка (дви) - близнецов, ноздри, глаза, губы, Солнце в паре с Луной; тройка (три) - огонь, драгоценность, Шиву (Трехглазый), три мира, три времени и т. д.
Теперь, вооруженные основами тайных знаний, доступных некогда лишь брахманам, попробуем разложить вездесущее число на простые множители: 108=1* 2*2 *З*З*З. Полученный результат можно представить в виде так называемого магического треугольника.
1 Начало (Брахман)
22 Солнце Луна
333 Прошлое Настоящее Будущее
Сколько зашифрованных посланий оставила нам седая древность! Сколь многое мы не умеем, а то и просто ленимся прочитать.
Что же касается четок, то их придумали для подсчета молитв буддийские монахи. От них четки перешли к мусульманам, и лишь потом мавры занесли их в Европу.
Пандиты, состоявшие на службе геодезического бюро, прикрывавшего Интеллидженс сервис, отправляясь на разведку гималайских дорог, как и положено, брали с собой четки и молитвенную мельничку. Но вместо мантр в цилиндрах лежали кроки и компас, а четки насчитывали не 108, а лишь 100 зерен, чтобы легко было подсчитывать пройденные шаги.
Еще одна глубинная изнанка гималайских тайн.
Увлекательно было заниматься всем этим в Покхаре. Сюжеты для романов и повестей возникали на каждом шагу. Жаль, не было четок, чтобы вести учет. Может быть, поэтому они и позабылись, сюжеты.
Лишь незабываемое резцом провело по сердцу.
Спасибо, Покхара. Ты одарила меня мгновениями высочайшего взлета, рассказать о которых не хватит слов.
Совершив полный оборот, колесо вернулось на прежнее место. Назовем его ниданой приезда.
Долина Покхары, как и большинство глубоких ложбин непальских Гималаев, в сущности, очень маленькая. Ее протяженность не превышает шестнадцати километров, а ширина и того меньше - восемь. По площади она почти в пять раз уступает долине Катманду и в тридцать пять - Кашмирской. Всю ее можно изъездить вдоль и поперек за какой-нибудь день, если, конечно, не подниматься высоко в горы.
Когда мы вышли из самолета, потревоженные коровы и буйволы уже улеглись и все было спокойно. Сразу же за избушкой аэропорта начиналась городская улица. Прямо на земле, а то и в палатках, разбитых на скорую руку, сидели горные жители, спустившиеся поторговать. Женщины кормили грудью детей, закручивали волосы в мелкие косички, примеряли обновки. Тут же горели костры. Дети пекли на угольях кукурузу, вытапливали пенки из молока, жарили земляные орехи.
За этим импровизированным лагерем виднелись нижние ступени лестницы, петляющей в горных зарослях. Там, утопая в зелени, золотились крыши отелей, похожих на монастыри, жемчужным бисером поблескивали изоляторы новенькой электропроводки.
А еще дальше весь горизонт окружали снежные вершины: крутая, острая Мачапуч-хре, или Рыбий Хвост, и три пика Аннапурны - горы Парвати.
По другую сторону летного поля зеленел заваленный камнями выгон. Постепенно повышаясь, он терялся за длинной, типично гималайской оградой, сложенной из сланцевых плит. Тропка, проложенная прямо через аэродром, круто взбиралась вверх и, проскользнув сквозь проем каменного пояса, растворялась в небесной синеве.
Когда, чихнув последний раз, заглохли моторы канадского моноплана, стало слышно, как воет и мечется Сети, зажатая в узком, не более пяти метров, ущелье. Ее прорезанный в скалах каньон достигает глубины в сто метров. Отвесные стены, отшлифованные потоком, ворочающим гигантские глыбы, сплошь затянуты занавесом ползучих растений. Сети летит там, как в аэродинамической трубе. Сверху ее не разглядеть. Только видно, как в черной трещине порхают хохлатые птички с белым оперением на крылышках. В сезон дождей, когда вода в горных реках поднимается на несколько десятков метров, эта теснина превращается в форменный ад.
Я бросил вниз большой камень, но так и не услышал всплеска.
Местные жители рассказывают, что на скальных отвесах цветут невиданной красоты орхидеи, стоящие тысячи долларов. Но добыть их очень непросто. Смельчака, отважившегося спуститься на веревке в расселину, под каждым вьюнком подстерегают ядовитые гады. Наверное, тут есть какая-то доля правды. Но если бы предприятие было доходным, то скалолазов не испугали бы ни змеи, ни ползучая крапива.
В Сиккиме, где реки текут в еще более глубоких и опасных каньонах, профессия охотника за орхидеями стала чуть ли не массовой.
Отель «Маунт Аннапурна», в котором я остановился, действительно напоминал монастырь. Чисто