в том, что Моргот вовсе не лгал, когда называл себя «Властителем судеб Арды», хотя, вероятно, и всю правду при этом тоже не говорил. Он не мог заставить людей совершать дурные поступки, потому что это означало бы, что они лишены собственной свободы воли. Однако ему было по силам вкладывать в их уста те или иные слова, а вот их ответы на эти слова лежат на их совести, равно как и все трагические и дурные решения, которые в конечном счете были приняты Турином.
В исландских сагах тем, кто не следил за своей речью или норовил задирать других, говорили: «Тебя словно тролли за язык тянут». Толкин выражает примерно ту же мысль, только в более изящной форме, когда Маблунг упрекает Саэроса за его насмешки: «Кажется мне, что сегодня коснулась нас Северная Тень [то есть Моргот]». Получается, что «рок» Моргота — это «тени» и намеки. Однако, как мы знаем из «Властелина колец», тень, то есть отсутствие, может самым парадоксальным образом проявляться, то есть присутствовать в реальности. В «Нарн и Хин Хурин» явно подчеркиваются и прямо обсуждаются те двойственные объяснения, которые мы видим во «Властелине колец» (см. выше стр. 250–252). Так, Садор стал калекой, потому что «нечаянно отрубил себе правую ступню» (возможно, его рука «нечаянно» соскользнула из-за происков Моргота, чтобы в конечном счете Садор оказался в обществе Турина и произнес те самые «роковые» слова). Турин добрался до Дориата, ведомый «судьбой и собственным мужеством» (но, возможно, его судьба — это опять дело рук Моргота, потому что лучше было бы ему умереть молодым). Садор говорит Турину, как в свое время Галадриэль Сэму, что, «убегая от своего страха, человек порой выбирает кратчайшую дорогу к нему». И хотя Турин называет себя Турамбаром, то есть «Властелином Судьбы», словно заявляя о свободе своей воли вопреки всем роковым предзнаменованиям, прощальные слова Ниэнор над его бесчувственным телом звучат как «А Турин Турамбар, турун амбартанен», что означает «Властелин Судьбы, сраженный судьбою!» Этот сюжет вновь заставляет нас вспомнить о несчастьях Макбета, которые, с одной стороны, произошли из-за пророчеств ведьм, а с другой — он навлек их на себя сам, когда начал действовать в соответствии с этими пророчествами.
Можно утверждать, что еще один значимый толкиновский сюжет с участием людей, легенда о Берене и Лютиэн, представляет собой полную противоположность истории Турина. Это история любви человека и эльфийки, а не рассказ об инцесте. В ней повествуется о поражении Моргота и возвращении Сильмарила, а не о достижении злодеем своих целей. Более того, эта история имеет счастливое продолжение, потому что именно внучка Берена и Лютиэн по имени Эльвинг становится женой Эарендила, который убеждает валаров вернуться в Средиземье, тогда как Турин не оставил потомства. Лютиэн побеждает и судьбу, и смерть, о чем Турин не мог и мечтать. И последним словом в поэтической версии этой истории, балладе, которую Арагорн поет в томе «Хранители» (глава 11 книги I), стало слово sorrowless (беспечальный). Впрочем, хотя в этой истории, как мы уже упоминали, есть и бегство от смерти (Берен восстает из мертвых, воскрешенный пением жены), и бегство от бессмертия (Лютиэн получает дозволение избрать смертный удел, чтобы присоединиться к своему супругу и пройти «за пределы Кругов Мира»), в ней нет ничего от «комедии» даже в том смысле, который в это слово вкладывал Данте.
Однако для Толкина она была особенно дорога, и все его версии этой легенды (а их даже больше, чем вариантов истории о Турине, если включить в этот список балладу в исполнении Арагорна и первую редакцию стихотворения, опубликованную отдельно, в 1925 году) в конечном счете наводят на мысль об избыточности элементов и даже об отклонении от основной линии повествования. В ней присутствует множество мотивов, явно заимствованных из старинных сказок: это и волколаки с вампирами, и целебная трава, и веревка, которую Лютиэн сплела из собственных волос, чтобы выбраться из башни (как в сказке про Рапунцель), и песенное состязание магов (как в финской «Калевале»). В основе всей истории, судя по всему, лежит обещание, которое Берен опрометчиво дает Тинголу: «И когда мы встретимся вновь, в руке моей будет Сильмарил!» Он свое слово сдержал, пусть и по форме, а не по содержанию: в итоге Берен продемонстрировал Тинголу обрубок своей правой руки, которую вместе с зажатым в кулаке Сильмарилом отгрыз волк Кархарот. Впрочем, смертные и обитатели волшебного царства частенько давали друг другу опрометчивые обещания: об этом свидетельствуют и история сэра Орфео (в которой смертный спасает свою жену из загробного мира благодаря слову, данному королем фэйри), и легенда про сэра Гавейна и Зеленого рыцаря (в которой смертный обещает вернуться, чтобы соперник смог нанести ему ответный удар), а с сюжетом об откушенной волком руке мы знакомимся еще в «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона, где в схватке сошлись бог Тор и гигантский волк Фенрир.
Толкин, разумеется, с удовольствием обращался к старинным сказочным сюжетам, стараясь вдохнуть в них вторую жизнь, и в ответ на мои критические замечания (см. «Дорогу в Средьземелье») о том, что «Сильмариллион» 1977 года производит впечатление сборника отдельных легенд и отличается избытком персонажей и сюжетов, Кристофер Толкин отмечал: именно таким «Сильмариллион» изначально и задумывался — как сборник легенд, составленный в конце Третьей эпохи Средиземья. Часть более ранних материалов в нем была существенно сокращена, но некоторые их элементы, например цитата из Песни «Лейтиан», которая приводится в главе 19 «Сильмариллиона», все же сохранились (см. «Книга утраченных сказаний. Часть II»).
Возвращаясь к предыдущим комментариям по поводу трудов лорда Маколея, с легкостью можно допустить, что «Квента Сильмариллион» 1937 года была призвана выполнить те же задачи, что «История» Тита Ливия, а «Песни Белерианда» (включая «Лейтиан»), положенные в ее основу, представляли собой те самые утраченные «предания» и творения «старых поэтов», к которым потомки обращались «только для создания чего-то нового».
Таким образом, литературные устремления Толкина и его интерес к таким темам, как смерть и бессмертие, печаль и утешение, не вызывают никакого сомнения, а его верностью им на протяжении многих лет нельзя не восхищаться. Впрочем, следует также признать, что все эти темы и сюжеты явно не годились для привычных литературных форм и уж точно не могли претендовать на коммерческий успех. Когда Стэнли Анвин осторожно намекал на то, что материалы «Сильмариллиона» следовало бы использовать для написания новых книг, подобных «Хоббиту», он, несомненно, делал это из лучших побуждений, но трудно представить себе, как Толкин мог бы воспользоваться этим советом. Если Бильбо успешно сосуществовал на