— Мы с доктором пойдем наверх, девочка должна быть там. А вы займитесь сейфом, — Нильс кивнул Томченко и Валентину.
— Далась она вам! — буркнула генеральша.
— Вы знаете, что все, кто мог ходить, — явились сами, — сдерживаясь, ответил сержант. — Она не может прийти сама. Не стойте столбами, займитесь сейфом!
— Если я его найду, — пробормотал генерал, подтягивая пижамные штаны.
Он поднялся на цыпочки и смотрел в стрельчатое окно прихожей. В этот момент я вспомнил, что дача Томченко находилась через два забора отсюда. Это было недавно, хе. Нынче от дачи остался кусок крыши и одна стена.
Бетонный лес мягко выдавливал нас с родной планеты.
Я потрогал на поясе ножны с охотничьим ножом. Сомнительно, что отпугнет хищника, но.
Трус Белкин все отчетливее слышал голоса. Так же, как в прошлый раз, однако. Однако, к своему изумлению, различил. Уж никак не мог подумать, что предметом галлюцинации станет ребенок, девочка. Девочка расспрашивала меня.
Девочка говорила, отчетливо, внятно, связно, но. Не умоляла о помощи, как следовало бы ожидать от видения, от воспаленных шлаков подкорки...
— Нельзя нам разделяться! — попытался возразить Раду.
— А тебя не спрашивают! — огрызнулась генеральша. Ее воинственный супруг помалкивал, вытирая салфеткой багровое лицо.
Неординарный казус. У Белкина роились смутные подозрения, предтеча истерики. Ребенок продолжал беседу, внедрялся в мозг. Она заранее знала, что мы придем...
Я завладел вторым подсвечником, хе. Свечки потрескивали, ежесекундно грозя вернуть нас во мрак. Томченко гладил жену по жирной спине. На его шее появилась россыпь черных точек. Будущие язвы, да, Уже скоро, как у моей Нели. Жена Томченко почесала одну клешневидную ступню о другую, пальцы вовсю лезли из прорезанных в кроссовках дыр.
Они оба изменялись. Они озлились.
Чуть позже придет время молодых, ха-ха.
Сержант поднял руку, как заправский киногерой, как какой-нибудь шериф, почуявший близость апачей.
— Слушайте, мы не будем ругаться! Это все мерзко, но если мы повернем назад, то вернуться сюда уже не сможем... — На мокрой от пота физиономии Сашки переливались все оттенки сиреневого. Автомат он небрежно держал на плече.
Никто из нашей экспедиции не отважился ослушаться Нильса и возвратиться назад. Для этого пришлось бы без оружия пройти огромную дистанцию. Метров триста, да. Триста метров в томящей душной тишине, под угрозой налета. Пройти без огневого прикрытия по блестящей пустыне, среди мертвых домов и черных клякс... Думается, генеральская жена трижды пожалела о своих армейских пристрастиях. Гнусная жирная корова, так я ее про себя назвал. Укравшая конфеты у ребенка. Она поднялась утром наверх, ее видели ребята. Поднялась наверх, воровато оглядываясь, и хрустела леденцами Элички. Леденцы слиплись в комок, две коробки монпасье. Мы проголосовали, что конфетки оставим Эле, не станем пилить на всех. Тем более что вызывает жажду, да. Девочка не стала прятать, угощала старух и малышню.
Гнусная жирная корова с огромными ступнями и кривыми рыбьими глазами. Сожрала, обокрала ребенка, хе. Я следил, как она морщится при каждом шаге, и...
Нет, я не радовался, совсем. Белкин еще не докатился до откровенных подлостей, хотя генеральская жена была достойна хорошего пинка пониже спины. Она из той породы авторитарных дамочек, мужей которых начинают жалеть уже со дня свадьбы. Таким дамам присуще удивительное свойство находить и приручать мужиков самоуверенных, подающих надежды, но туповатых.
Таких, как наш пижамный отставной генерал.
Генеральша заковыляла за супругом. Ее изящные ступни не помещались уже в тапочках, а глаза упорно лезли из орбит, как при базедовой болезни. Блеклые грязные волосы на голове, завязанные в хвост, сдвинулись куда-то влево, точно кожа открепилась от черепа. Генерал поддерживал женушку за локоть. Пижама на Томченко болталась, промокшая и задубевшая под мышками. Еще позавчера он был намного толще. Это здорово, худеть никому еще не вредило...
Не успел я ступить на нижнюю ступеньку лестницы, как наверху опять скрипнуло. Самый обыкновенный звук, присущий человеческому жилищу, да. Но не теперь.
То, что вызывало скрип, не было человеком.
Вероятно, нервишки труса Белкина натянулись до предела, но. Белкина нельзя извинить, но, по крайней мере, можно попытаться понять. То, что Белкин сотворил, вполне можно понять. Нужно только капельку, совсем капельку сострадания, хе.
Мы ведь еще не забыли такое слово?
... Новым предметом моих слуховых извращений стала Элеонора. Кажется, седеющий озорник Белкин патологически запал на узкогрудых тинейджеров! Я даже поболтал с ней немного, извинился, что сейчас нет возможности для плодотворной дискуссии...
Сержант поднимался впереди, положив автомат на сгиб локтя. Наверху обнаружился балкончик, застеленный мягким паласом, и три двери. За первой дверью мы встретили небо. Дом просто кончился, да. Торчал кусок балки, палас свисал прямо над цементной пропастью. Всюду, насколько хватало глаз, змеились десятиметровые поганки. Ни кирпичного забора, ни мощеной дорожки, ни привычного вида на косогор, поросший юной зеленью.
Бетонная дрянь пожирала планету.
Милая картина, хе. Вот уж не предполагал, что апокалипсис будет выглядеть именно так.
Позади раздался шорох. Я поднял свечи. Никого.
Но кто-то за нами следил.
Саша бережно потянул ручку и повернулся к следующей двери. Когда дверь уже закрывалась, мне показалось, как что-то длинное, гибкое проскользнуло в переплетении серых стволов. Отнюдь не белый трупоед, хе. Или почудилось, или психика фокусы выкидывала, но сержанта я волновать не отважился.
В следующий миг снизу загудели удары ломов, это Раду с Валькой добрались до охотничьего сейфа. Уж не знаю почему, но меня от грохота кинуло в дрожь. И вовсе не оттого, что мог вернуться хозяин сейфа, но.
Мог услышать кто-то другой. Возможно, тот, кто в гораздо большей степени ощущал себя здесь хозяином, хе. Я не утверждаю, что мы разбудили, однако.
Что можно утверждать определенно в мире, где свечи гаснут без ветра, а кирпич рассыпается пылью?
Саша толкнул вторую дверь. Некоторое время мы топтались на пороге, слегка обалдев. Внутри царил хаос, словно помещение готовили для ремонта. Мебель не подпирала стены, а застыла посреди залы в нелепых комбинациях. Обои висели лохмотьями, пыль, куски замазки и стекловаты живописно засыпали банкетки и стулья. Стекла от разбитых картин усеяли пол игристым конфетти. Тысячи огоньков отражались навстречу свечам. Я толком не мог понять, что там, в глубине. Перед нами была зала, метров тридцать квадратных, а дальше, за арочным пролетом, виднелась следующая, поскромнее. Посреди залы на пол приземлилась хрустальная люстра вместе с изрядным обломком навесного потолка, экраном вниз лежала плазменная панель, диски веером рассыпались по паласу. Вдоль левой стены протянулось несколько глубоких борозд, плинтуса стояли дыбом. Столик и бюро можно было опознать с большим трудом, сейчас они годились лишь на растопку. Фигурная оконная рама вдавилась внутрь и висела «на соплях», разорванная на несколько частей. В оконный проем злорадно заглядывал фиолетовый закат. Создавалось впечатление, будто готовились к переезду, и тут по дому ударили из крупнокалиберной пушки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});