— Сэлли-Энн, — вмешался в разговор Крейг. — Ты не должна волноваться…
— Волноваться? — воскликнула Сэлли-Энн. — Нас ограбили и избили, меня угрожали изнасиловать, потом расстрелять, а теперь официальный представитель Соединенных Штатов Америки, государства, гражданкой которого я являюсь, врывается в мою палату и называет нас преступниками.
— Я никем вас не называю, — спокойно возразил Морган Оксфорд. — Просто предлагаю уносить прелестную задницу из Африки поближе к мамочке.
— Он называет нас преступниками, а потом начинает демонстрировать свой мужской шовинизм…
— Полегче, Сэлли-Энн, — Морган Оксфорд устало поднял руку, — начнем с начала. Вы попали в беду, мы все попали в беду. Нужно что-нибудь придумать.
— Может быть, присядешь? — Крейг придвинул стул, Морган устало опустился на него и закурил «честерфилд».
— Кстати, как вы? — спросил он.
— Спасибо, что спросил, мой милый, — язвительно произнесла Сэлли-Энн.
— Она сильно пострадала от обезвоживания. Подозревали почечную недостаточность, три дня ставили капельницы и кормили только жидкой пищей. В итоге все оказалось о'кей, по крайней мере, в этой области. Кроме того, существовала опасность трещины в черепе, но, слава Богу, результаты рентгена оказались отрицательными. Легкое сотрясение мозга, не более. Обещали выписать завтра утром.
— Она может лететь?
— Я так и думала, что твоя трогательная заботливость…
— Послушай, Сэлли-Энн, ты — в Африке. Если попадешь в руки правительства Зимбабве, мы ничем не сможем помочь. Все ради твоего же блага. Посол…
— Трахала я посла, — с удовольствием сказала Сэлли-Энн, — и тебя тоже, Морган Оксфорд.
— Не знаю, как к этому отнесется его превосходительство, — Морган впервые улыбнулся, — что же касается меня… Когда начнем?
Даже Сэлли-Энн не удержалась от смеха.
Крейг решил воспользоваться смягчением обстановки.
— Морган, можешь положиться на меня. Она поступит правильно…
Сэлли-Энн немедленно приготовилась отразить очередные шовинистские нападки, но Крейг едва заметно нахмурился и покачал головой.
Морган повернулся к Крейгу.
— Что касается тебя, Крейг… Как, черт возьми, они узнали, что ты работаешь на агентство?
— А я работал? — изумленно спросил Крейг. — Мне никто не говорил.
— А кто такой Генри Пикеринг, по-твоему? Санта Клаус?
— Генри? Вице-президент Всемирного банка.
— Младенцы, — простонал Морган, — в дремучей чаще. — Он собрался с духом и произнес: — Как бы то ни было, все кончено. Связь прервана. Если может быть быстрее, чем немедленно, можешь считать это датой окончания твоей работы на агентство.
— Я послал Генри полный отчет три дня назад…
— Да! — Морган кивнул. — О том, что Питер Фунгабера является ставленником Москвы. Питер — машон, русские и близко к нему не подойдут. Вбей в свою дурную голову: генерал Фунгабера ненавидит русских, причем давно, кроме того, у нас ним неплохие отношения, совсем неплохие. По-моему, сказано достаточно.
— Морган, ради Бога. Значит, он ведет двойную игру. Об этом мне сказал его личный адъютант — капитан Тимон Ндеби.
— Который весьма кстати оказался покойником, — напомнил ему Морган. — Чтобы ты не слишком сильно расстраивался, могу сообщить, что мы обработали твой отчет на компьютере и получили результаты, свидетельствующие, что вероятность равна трем с минусом. Генри Пикеринг просил передать тебе самую искреннюю благодарность.
— Морган, — вмешалась в разговор Сэлли-Энн, — ты же видел мои фотографии сожженных деревень, убитых детей, опустошений, которые оставляет за собой Третья бригада…
— Как говорится, яйца для омлета, — перебил ее Морган. — Естественно, мы не сторонники насилия, но Фунгабера настроен против русских, а матабелы — совсем наоборот. Мы вынуждены поддерживать антикоммунистические режимы, даже если нам не нравятся их методы. В Сальвадоре тоже гибнут женщины и дети. Значит, мы должны перестать оказывать помощь этой стране? Должны отступать, если поддерживаемые нами люди не выполняют все пункты Женевской конвенции? Пора взрослеть, Сэлли-Энн, ты живешь в реальном мире.
Тишину в крошечной палате нарушало только потрескивание расширявшегося от солнечного тепла оцинкованного железа на крыше. На опаленной солнцем лужайке за окном прогуливались ходячие пациенты, одетые в розовые халаты с надписью «Министерство здравоохранения Ботсваны» на спинах
— Это все, что ты хотел нам сказать? — спросила наконец Сэлли-Энн.
— А этого недостаточно? — Морган затушил сигарету и встал. — Вот еще что, Крейг. Генри Пикеринг просил передать, что Земельный банк Зимбабве аннулировал поручительство по твоему кредиту. Основанием явилось официальное признание тебя врагом народа. Генри просил передать также, что он будет ждать выплаты суммы кредита с процентами. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— К сожалению. — Крейг кивнул с мрачным видом.
— Он сказал, что постарается что-нибудь придумать, когда ты возвратишься в Нью-Йорк, но пока банк был вынужден заморозить все твои счета и вручить твоим издателям судебный запрет на выплату каких-либо гонораров.
— Я так и думал.
— Мне очень жаль, Крейг. — Морган протянул ему руку. — Мне понравилась твоя книга, действительно понравилась. Мне понравился ты сам. Мне очень жаль, что все так закончилось.
Крейг проводил его до зеленого «форда» с дипломатическими номерами.
— Окажешь мне последнюю услугу?
— Если смогу, — ответил Морган, мгновенно насторожившись.
— Перешлешь пакет моему издателю в Нью-Йорк? — Морган уже не скрывал настороженности, и Крейг торопливо добавил: — Это всего лишь последние страницы моей новой рукописи, даю тебе слово.
— Тогда ладно, — с сомнением в голосе произнес Морган. — Он их получит.
Крейг сходил за своей драгоценной сумкой «Бритиш Эрвейс» к взятому напрокат «лендроверу», стоявшему в дальнем углу стоянки.
— Позаботься о ней, — попросил он. — В ней мое сердце и надежда на спасение.
Он проводил зеленый «форд» взглядом и вернулся в больницу.
— Что означают все эти разговоры о банках и кредитах? — спросила Сэлли-Энн, когда он вошел в палату.
— Они означают, что я был миллионером, когда просил твоей руки. — Крейг присел на край койки. — Сейчас я разорен, насколько может считаться разоренным человек, у которого нет за душой ничего, а есть лишь пара миллионов долга.
— У тебя есть новая книга. Эш Леви считает, что она будет бестселлером.
— Любимая, если я буду писать по бестселлеру каждый год, то смогу выплачивать лишь проценты по долгу Генри Пикерингу и его банкам.
Она молча смотрела на него.