После этого офицер жандармерии поручик Червинский препроводил меня в военную тюрьму в Иерусалим. Произошло это 18 ноября 1943 года.
Прибыв в тюрьму, я узнал, что камера для меня была приготовлена уже более двух недель назад. Об этом рассказал мне начальник тюрьмы поручик Трешка.
Я решил сохранять спокойствие и по мере возможности защищаться, используя все доступные при тех обстоятельствах средства. Начал с требования предоставить мне адвоката. В этом мне было отказано. В то же время, чтобы создать видимость законности, мне выделили из своей компании «защитника». Это был поручик Ежи Ясинский. Увы, он не счел уместным даже прийти ко мне, несмотря на мои неоднократные просьбы.
Вся защита свелась к получасовому свиданию с Ясинским перед самым судом. Характерным было также снятие с должности начальника тюрьмы поручика Трешки, о котором знали, что он мой знакомый. Я решил действовать и в ближайшее воскресенье попросил ксендза Хрыстовского, приходившего к нам проводить богослужение, исповедать меня. Во время исповеди я под присягой посвятил ксендза (которого в общем хорошо знал, так как он был капелланом епископа Гавлины) в подоплеку расправы Андерса надо мной. Передал ему также ряд писем и документов для вручения Соснковскому.
За передачу их верховному главнокомандующему ксендз был снят с должности военного священника и приговорен к шестимесячному тюремному заключению. Часть наказания отбывал в той же тюрьме, в соседней камере.
А тем временем я получил следующий ответ самой высокой военной инстанции:
«Верховный Главнокомандующий 23 ноября 1943 года Ротмистру Ежи Климковскому
Ваше письмо от 16 ноября 1943 года, содержащее ряд клеветнических инсинуаций против вашего командующего, получил.
Не считаю нужным передавать вопрос на рассмотрение суда чести для генералов, а ваше письмо, господин ротмистр, направляю полевому суду, в котором ведется разбирательство вашего дела, поскольку оно составляет новое преступление.
Верховный Главнокомандующий Соснковский»
Как видно, это была цена, которую Соснковский заплатил за несколько месяцев пребывания на посту Верховного Главнокомандующего. Не желая восстанавливать против себя такого грозного соперника, как Андерс, он, подобно Пилату, умыл руки, передав дело о моем «преступлении» на рассмотрение подчиненного Андерсу военно-полевого суда.
В этих условиях суд, вполне понятно, был избавлен от необходимости руководствоваться законом, был избавлен от опасений, что правда может обнаружиться и что приговор не будет утвержден вышестоящими инстанциями.
Следствия вообще не существовало. Суд получил весь материал от начальника юридической службы Рома, а тот — от командующего армией, и этого было достаточно. Какое же тут нужно следствие? Кому и зачем? Командующий армией приказал, назначил судей, а начальник юридической службы определил приговор. Вот и все.
Сначала председателем суда назначили майора Гисяка, который не пользовался особым благоволением, но которому пообещали за «хорошее» ведение дела значительное вознаграждение. Гисяк, совершенно не искушенный в «приемах» военной верхушки, приступил к разбирательству честно. Однако, ознакомившись с материалами дела и будучи человеком порядочным, он не захотел выполнить навязанную ему волю. Тогда начальство, видя, что Гисяк не будет послушным орудием в его руках, решило быстро его отозвать.
Я со своей стороны выступил против состава суда, особенно против заседателей — майора Левицкого и капитана Хомюка. Мотивировался протест тем, что упомянутые лица, как непосредственно подчиненные заместителю командующего армией Богушу, являющемуся в данном случае также высшей судебной инстанцией, которая должна утверждать приговор (офицеры штаба Богуша и постоянные участники предварительных совещаний по моему делу и всевозможных махинаций) не могут быть беспристрастными. Назначенные заседателями, они будут послушными исполнителями воли своего вышестоящего начальника, который в свою очередь не только выполняет соответствующие приказы своего командующего Андерса, но и сам является инициатором всего этого дела.
Свой отвод я сообщил лично заседателям. Однако, несмотря на обоснованные мотивы, просьбу мою отклонили. Заседателей оставили прежних. Наоборот, заменили председателя Гисяка, к которому я не имел никаких претензий. Сами заседатели из обвинения, выдвинутого мною против них (неверие в их беспристрастность), никаких выводов не сделали, что противоречило чести офицера, и согласились остаться в составе суда.
«Слушание дела» назначили на 27 ноября 1943 года.
В этот день в девять часов утра меня отвели в другую, значительно большую по размерам камеру, находившуюся в нескольких шагах от моей. В камере уже находился весь состав суда; здесь и должно было состояться «разбирательство».
Собственно, я совсем не удивился, когда, войдя в «зал суда», вместо Гисяка увидел в кресле председателя полковника Борковского — специалиста высшего класса по различным состряпанным процессам, проводимым по приказу. Все остальное оставалось без изменения, несмотря на мои протесты.
Никакого наблюдателя со стороны Верховного Главнокомандующего не было, а ведь процесс был необычный. Предстояло рассудить между офицером для поручений командующего армией, человеком, который был посвящен в вопросы государственной важности, перед которым по существу не было никаких секретов, и самим командующим армией Андерсом, фактически обвинявшимся в государственной измене.
После «торжественной присяги» суда и оглашения уже известного мне текста обвинения, инкриминировавшего мне «преступное собирание документов государственной важности», суд приступил к разбирательству. Трудно было вообразить себе лучший подбор состава суда с точки зрения защиты организаторов процесса от каких-либо неожиданностей. И все же…
Когда в один из моментов судебного рассмотрения я потребовал предъявить все содержимое моего взломанного ящика, перевезенного затем на квартиру Андерса, в «зале» воцарилось тяжелое молчание. Наконец полковник Борковский неуверенным голосом ответил мне, что это не имеет отношения к делу.
В ходе разбирательства суд так и не выяснил, по чьему приказу был произведен так называемый «обыск», кто его проводил и в чьем присутствии. Он не мог также обнаружить в деле протокола «произведенного обыска».
За основу дела приняли пресловутую выписку из несуществующего оригинала протокола, состряпанную по заказу и заверенную подписью самого… капрала Строньского.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});