— Айрис, — запинаясь, вымолвил он. — Вы говорите… Айрис с вами?
— Она на корабле.
Айан сказал это по-английски, видимо, желая исключить любые ассоциации с тюремщиками этого человека.
— El barco[154], — произнес он хрипло, будто каркнув. — Где он, этот корабль?
Ясно было, что он уже отвык от звука собственного голоса, английские слова он выговаривал медленно и неуверенно.
— Три дня пути по льду, — сказал Айан, четко и неспешно произнося слова. — К югу отсюда.
Он поименно перечислил троих, оставшихся с ней на борту «Айсвика».
— Я так понимаю, вы Эдуардо Коннор-Гомес?
— Si, — подтвердил он после долгого молчания.
— Какая у нее фамилия в замужестве?
— Думаете, я лгу?
— Просто предосторожность. Скажите ее фамилию, и покончим с этим.
Он снова надолго замолчал, и я подумал, не забыл ли он ее за все те годы, что провел в заключении.
— Сандерби, — сказал он наконец и повторил медленно по слогам.
— Хорошо, Эдуардо. Вот мое оружие.
Его автомат загремел по полу возле приоткрытой двери.
— Пит, бросьте свой «Узи» на пол тоже.
И после того, как я выполнил его просьбу, Айан сказал:
— Теперь мы безоружны. Вам нечего бояться. Так что, пожалуйста, войдите. Вы, должно быть, очень устали. У вас был длинный день. И у нас тоже, — прибавил он.
Дверь неожиданно распахнулась настежь, и из темного прямоугольника тот же голос спросил, нет ли у нас спичек.
— Там в кладовке есть лампа. Зажгите ее, пожалуйста, и поставьте на стол, чтобы я мог вас видеть.
Я тут же успокоился, так как это, больше чем все другое, убедило меня в том, что он сохранил ясность ума, невзирая на одиночество и ужасный груз в трюме, с которым ему приходилось жить. Однако, когда зажгли лампу и он вошел из темноты в каюту, я в этом усомнился.
Это был довольно низкорослый человек с печальными диковатыми глазами, близоруко взиравшими на нас из-под спутавшихся волос. Он выглядел значительно старше своей сестры, хотя ему и не могло быть намного больше тридцати, а возможно, и меньше. На вид он был практически дряхлый старец, согбенный и седовласый, с залысиной на макушке, но со свисающими до самых плеч засаленными локонами. Нечесаная борода была заправлена за расстегнутый ворот синей форменной рубахи. И он смердел. Это в нем меня поразило более всего прочего. От него воняло застарелым потом, экскрементами и еще чем-то, что со временем я отнес к рыбному запаху висящего на его тощих плечах жилета из тюленьей шкуры.
Подтянув стул, он сел лицом к нам. Кожа у него была по-цыгански темной, хотя ее было видно совсем немного за свалявшимися волосами. Некоторое время он молчал, и его руки слегка дрожали, пока он слушал неспешный подробный рассказ Айана о том, как мы сюда попали. Его лоб морщился от усилия привыкнуть к мысли о том, что его мучениям пришел конец и дверь его антарктической тюрьмы наконец отперта.
Айан рассказал ему, как муж его сестры, Чарльз Сандерби, мельком увидел корабль перед тем, как самолет, на котором он летел, разбился. О том, что это событие побудило ее снарядить экспедицию, чтобы доказать, что корабль существует в действительности.
— Она не знает о вас. Она думает, что вы мертвы. А привел нас сюда ваш брат.
Он наклонился вперед и уставился на Эдуардо пристальным взглядом, рассказывая ему о том, как Ангел, осуществляя испытательный полет, засек положение корабля, как убедил Айрис взять его в экспедицию и в итоге привел нас сюда.
— Как вы собираетесь с ним поступить? Нельзя бросить его там умирать с голоду…
— Мой брат! — взорвался он. — Вы называете этого человека моим братом?
— Тогда сводный брат.
— Нет! — в приступе необузданного гнева возразил он.
И когда Айан очень спокойно заметил, что его зовут Ангел Коннор-Гомес, тот яростно замотал головой:
— Нет, я говорю! Он мне не брат и ничего общего со мной не имеет.
— Кто же тогда?
— Есть такая женщина — Розали Габриэлли.
— Да, я знаю о ней, — кивнул Айан.
— Тогда вы знаете о том браке. Он продлился совсем недолго. Она уже была беременна. Отцом мальчика был очень плохой человек, сицилиец, Роберто Мануэль Боргалини. Ангел не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к Айрис, ни к нашему отцу!
Разволновавшись, он стал размахивать руками. Ногти его были длинными и грязными, от одежды исходила невыносимая вонь.
— Да, я так примерно и предполагал.
Айан еще дальше наклонился вперед и похлопал его по колену.
— Но мы не можем его там бросить.
Эдуардо уставился на него, открыв рот.
— Вы захлопнули над ним люк, заперли его там, внизу, среди мертвецов.
— Конечно, — кивнул Эдуардо.
— Ну, так вы не можете его там оставить. Мы потом пойдем туда и выпустим бедолагу…
— Вы не понимаете! — воскликнул он чуть ли не в истерике.
— Чего я не понимаю, дружище?
— Ничего. Ничего. Вы ничего не понимаете.
И тогда Эдуардо прорвало. Айан наконец до него достучался. Скорлупа более чем двухлетнего отшельничества дала трещину, и, начав говорить, Эдуардо уже не мог остановиться даже при том, что свою исповедь вел на неродном языке. Слова лились из него потоком, складываясь в ужасающую историю, начинавшуюся в Портон-Дауне и Монтевидео, получившую продолжение в одиночной камере в Escuela Mecánica и лагерных бараках к востоку от Ушуайи, закончившуюся плаванием «Андроса». Веллингтон оказался прав — это был «Андрос», а рейс в Южный океан, совершенный переоборудованным фрегатом, следует отнести к самым необычайным и ужасающим, что имели место в истории судоходства.
Эдуардо схватили в Монтевидео, и, только оказавшись на борту фрегата, он начал понимать причину своего заточения. Все узники тех бараков, на которые мы наткнулись, были леворадикальными активистами, последователями Че Гевары, и составляли наиболее убежденную и деятельную часть «исчезнувших». Большинство их, по-видимому, были убиты и утоплены в глубоком болоте в горах за лагерем. Двадцать семь человек оставили, чтобы погрузить на «Андрос», в носовую часть трюма. Овцы уже находились там, в кормовом отсеке. Он вспоминал их беспрерывное жалобное блеяние.
— Будто крики неприкаянных душ.
Он не был помещен в трюм вместе с остальными. Его поселили в каюте, в которой мы сейчас находились. Именно тогда Эдуардо выяснил, что организатором всего этого предприятия явился человек, выдающий себя за его брата, совершивший поджог семейного магазина Гомесов в Буэнос-Айресе и убивший его отца.