ситуациями, когда закон требует от меня действий, а мне кажется, что предпочтительнее закрыть глаза и не вмешиваться. Это одна из таких ситуаций.
— Вы служитель закона, — заметил я, — а закон на то и закон, что применяется ко всем одинаково.
Из стратегических соображений я был настроен на максимальное сотрудничество со стражем порядка.
— Вы совершенно правы, — согласился он. — Только в данном случае вопрос крайне щекотливый, поскольку касается несовершеннолетнего лица.
Ну вот. Так я и знал. Ладно, я ведь был к этому готов. Я нащупал документ во внутреннем кармане.
— В этом деле упомянуто ваше имя, — продолжал он.
Он изящно захлопнул ловушку, но я увидел лазейку, чтобы получить необходимую мне информацию.
— Могу ли я поинтересоваться, кто назвал мое имя? — спросил я.
— Само это лицо, — ответил он.
Пусть подобный ход событий и не должен был меня удивить, но я вздрогнул от негодования. Мемфис обратилась в полицию, а значит, намеренно заманила меня в западню. Мой гнев по поводу собственной наивности смешивался с горьким разочарованием, вызванным тем огорчительным выводом, что остатки сладких воспоминаний о прошлой ночи были плодом коварного притворства.
— Возможно, вы почувствуете себя более комфортно, — сказал инспектор, — если узнаете, что наша с вами беседа происходит по просьбе Абдула.
— Абдула?
— Абдула. Коридорного в этом великолепном отеле. Если не ошибаюсь, вы с ним в некоторой степени дружны.
— Разумеется, я знаю, кто такой Абдул, — сказал я.
Только при чем тут Абдул?
— По его мнению, вы могли бы помочь разобраться в этом деле, — сказал инспектор. — Я поддержал эту мысль. И вот мы с вами здесь.
— Так речь идет об Абдуле? — уточнил я.
— Я думал, вам это известно, — ответил он. — О ком же еще?
Я рассмеялся. Совершенно не к месту, но я не смог сдержаться.
— Простите, — сказал я. — Я что-то плохо соображаю сегодня. Неважно спал прошлой ночью. Конечно, речь об Абдуле, которого я определенно считаю своим другом. И сгораю от любопытства узнать, чем именно могу ему помочь.
— Как я уже упомянул, это довольно неприятная история, — продолжил инспектор. — Вам, вероятно, известно, что Абдул пребывает в статусе просителя убежища. Поскольку он несовершеннолетний, господин Монтебелло выступает его опекуном. Однако для получения вида на жительство этого, к сожалению, недостаточно. Абдул должен быть признан политическим беженцем, что обеспечит ему вид на жительство на гуманитарных основаниях. В настоящий момент его дело рассматривается. В папке все документы по этому делу. Должен сказать, что у Абдула есть все шансы на успех. На основании этих документов ему должны предоставить убежище, однако недавно возникли сомнения относительно истории его миграции.
— Он рассказал мне свою историю, — заметил я.
— Вот именно, — сказал инспектор. — Абдул мне об этом сообщил. Более того, он утверждает, что вы даже ее записали. Это правда?
— Верно, — подтвердил я, — его рассказ произвел на меня такое впечатление, что я записал его с намерением использовать для будущей книги.
— Вы как-нибудь изменили или адаптировали историю Абдула сообразно своим литературным стандартам?
— Нет. Когда-то, наверное, так и сделаю, в зависимости от контекста, в который захочу ее вписать.
— Разумеется, — кивнул инспектор.
— Пока что я записал историю Абдула точно так, как он мне ее поведал. Даже попытался сохранить ритм и тембр его голоса, насколько это возможно на бумаге.
— В таком случае вы окажете нам с Абдулом большую услугу, если позволите мне прочесть свои записи.
4
По возвращении в номер меня так и подмывало совершить какое-нибудь безумство: закричать во весь голос от радости, например, или станцевать. Я зашел в ванную комнату, посмотрел на себя в габаритное зеркало в позолоченной раме и медленно покачал головой. Отражение в зеркале красноречиво улыбнулось в ответ. Помимо облегчения оттого, что мне насилу удалось избежать судебного преследования, и веселья по поводу собственного простодушия, которому я на мгновение позволил себя испугать, я испытал бесстыдное возбуждение от осознания того, что прошлая ночь все-таки не была обманом. Теперь, когда мой грех больше не считался преступлением или, по крайней мере, не считался таковым официально, сам я задним числом тоже не казался себе таким уж великим грешником. Отражение в зеркале молча согласилось с этой мыслью.
Устроившись за письменным столом, я открыл макбук и скопировал на флешку файл с рассказом Абдула. После чего распечатал документ на старом принтере в помещении для персонала, обойдясь без помощи Монтебелло, который явно лучше разбирался в антимакассарах, нежели в компьютерах. Инспектор внимательно изучил мои записи.
— Разумеется, это лишь первая, неотредактированная версия, — сказал я.
— Понимаю, — ответил он.
И еще раз прочитал рассказ с начала до конца.
— Какое наслаждение, — произнес он наконец, — увидеть после сухой служебной прозы достойное повествование. С точки зрения содержания эта версия сходится с подробностями рассказа Абдула, с меньшим чувством стиля законспектированного в свое время одним из чиновников.
— Рад, что смог внести вклад в устранение сомнений относительно прошлого Абдула.
— К сожалению, это поспешный вывод, — возразил инспектор. — Поскольку ваш рассказ стилистически ближе к разговорному языку юноши и не испорчен официальным жаргоном, я тем более вынужден сомневаться в подлинности этой истории.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, — удивился я.
Нагнувшись, инспектор достал книгу из портфеля, стоявшего рядом на новом уродливом полу.
— Вы, несомненно, знакомы с этим шедевром европейской литературы, — сказал он.
Раскрыв книгу, я взглянул на титульный лист.
— Этого перевода я не читал, — признался я, — но вы совершенно правильно исходите из того, что «Энеида» Вергилия мне известна.
— Между рассказом Абдула, записанным вами и сотрудником иммиграционной службы независимо друг от друга, и фрагментами из этой книги прослеживается изрядное сходство.
Я рассмеялся.
— Уверен, что это совпадение.
— Поначалу я тоже на это уповал, — сказал инспектор. — Но позвольте привести вам несколько примеров. Дабы скрасить нашу и без того неприятную задачу, давайте возьмем ваш текст в качестве отправной точки. Рассказ Абдула о вооруженном нападении на родную деревню и ее опустошении повторяет историю насильственного взятия Трои, которую Вергилий излагает устами Энея во второй книге своего эпоса.