теми, кто меня разрабатывает. Нам есть о чем поговорить.
Переведя дыхание, завершаю монолог.
— У меня все. Вопросы есть? Вопросов нет. Чудесно. Пока, соратники.
* * *
В Гааге, выйдя из здания аэропорта, приостанавливаюсь и жду, пока трое или четверо человек возьмут такси передо мной. Можно назвать это паранойей, но нам втолковывали несколько лет подряд, что садиться в первую попавшуюся машину ни в коем случае нельзя. И я этого не делаю даже в Москве.
Не знаю и не хочу знать, куда делись двое моих земляков из поезда и вняли они моему совету или нет. Мне все равно. Может быть, они и не интеллектуалы, но дело свое знают. Если они решили продолжать слежку, то второй раз не подставятся. Не будет их, появятся другие. Интерес к моей персоне в этой сонной стране могут проявить многие.
Рослый мулат в белоснежной рубашке с короткими рукавами и галстуке распахивает мне дверь новенького черного опеля:
— Вам куда?
— Институт международных исследований.
Водитель слегка поднимает брови, но ничего не говорит. Я тоже не уверен, что меня ждут в институте в начале первого часа ночи, но ничего другого не остается. На вокзале меня никто встреча ьи не собирался, итеперья надеюсь, что в институте есть дежурный. В противном случае появляется вполне отчетливая, хотя и весьма непривлекательная перспектива провести ночь на улице.
Мысленно возвращаюсь к теме своих новых взаимоотношений с «конторой». Несмотря на цинизм профессии, мои коллеги всегда оказываются удивительно чувствительны к подозрениям в свой адрес. Однажды мне пришлось присутствовать на беседе с полковником из соседнего отдела. Специалист по Латинской Америке, удачливый разведчик, он до этого момента довольно быстро делал карьеру. На беду, его сестра познакомилась и, как пишут в официальных документах, «вступила в связь» с установленным сотрудником французской разведки, работавшим под крышей посольства в Москве.
За сестрой установили самое плотное наблюдение, не поленившись оборудовать ее квартиру всевозможной техникой. Люди из службы безопасности уже вертели дырки для орденов, подслушивая разговоры влюбленной пары. И тут выяснилось самое интересное. Сестра ни словом не обмолвилась французу о месте работы своего братца. А француз, в свою очередь, не подозревая ни о чем. питал к ней самые искренние чувства. Короче говоря, любовная идиллия безо всякой шпионской подоплеки.
Люди из службы безопасности едва не умерли от огорчения. Однако еще хуже досталось братцу — когда моего коллегу вкратце посвятили в эту историю, даже не успев сообщить, что к нему особых претензий нет, он грохнулся в обморок. Просто повалился на пол и потерял сознание. За этим последовала сильнейшая депрессия, сердечный приступ и уход из органов.
Забрасываю руку на спинку сиденья и время от времени поглядываю назад. Улицы пустынны. Ни людей, ни машин. Может быть, мне кажется, но два или три раза сзади мелькнула фара мотоцикла. Наконец она пропадает и больше не появляется.
Ну-с, что мы имеем к настоящему моменту? Про актив говорить вообще не будем, а в пассиве набирается немало. Неизвестная организация, использующая неизвестного сотрудника нашего отдела, вознамерилась сделать из меня козла отпущения. В чем много преуспела, превратив меня в изгоя в родной конторе. Подозрения нашей службы безопасности пали на меня. Встреча с Эрнесто в аэропорту на глазах двух топтунов должна была, по замыслу, не то что подтвердить эти подозрения, а превратить их в уверенность. Спектакль, который я устроил, этот план сорвал. Во всяком случае, очень хотелось бы в это верить.
В такси курить можно? Нет, в такси курить нельзя. Наплевав на запрещающую наклейку на лобовом стекле, нашариваю в кармане пиджака пачку сигарет и закуриваю. Водитель, недовольно покачав головой, нажимает кнопку, и стекло моей двери ползет вниз.
Итак, я приехал сюда, самонадеянно полагая, что смогу провести частное расследование, не имея толком плана действий. И, несмотря на клоунаду в аэропорту, в первые же часы безнадежно упустил инициативу. А что изначально собирались сделать и что теперь будут делать мои противники? Я бы на их месте…
Неожиданно вспотевшая рука с сигаретой начинает мелко дрожать, и меня мутит от страха.
Да, размышлять здесь особенно нечего. Это я считаю, что сорвал спектакль в «Схипхоле». А если противник думает иначе? Тогда на их месте после засветки в аэропорту я постарался бы на веки вечные спрятать концы в воду. А сделать это совсем не сложно — надо лишь быстренько ликвидировать ставшего ненужным этого самого козла отпущения, то есть меня. И неизвестно, отказались ли они от этого плана при изменившихся обстоятельствах, даже если и сочли миссию Эрнесто провалившейся. И потом, кто его знает, вдруг у них плохо отработана система оповещения об отмене операции.
* * *
Опершись спиной на металлические трубы ограждения, Янус стоял на темной набережной узкого канала и, не мигая, смотрел на низкие окна одноэтажного дома через улицу. Там, за прозрачными тюлевыми занавесками, полная женщина накрывала на стол. Поправив скатерть, она расположила в центре салатницу, расставила тарелки, принесла из буфета полную руку ножей и вилок и стала раскладывать их возле тарелок. Внезапно остановившись, она к чему-то прислушалась, бросила приборы на стол и быстро выскочила из комнаты.
В гостиной появились двое детей — мальчик примерно трех и девочка шести лет. На ходу оглянувшись на дверь, за которой исчезла мать, мальчик вскарабкался на стул и полез руками в миску. Нахмурившись и скривив губы, девочка сделала ему замечание. Оторвавшись от салата, мальчик ответил ей, видимо, что-то дерзкое, потому что тут же схлопотал затрещину, свалился со стула на пол и зарыдал. Его лицо превратилось в один распахнутый рот с небольшими добавлениями пухлых щек и крепко зажмуренных мокрых глаз. Влетевшая со сковородой в гостиную женщина без колебаний отвесила свободной рукой оплеуху девчонке. Теперь дети беззвучно орали на пару, в то время как их мать озабоченно пересчитывала брошенные на стол ножи и вилки.
Не обратив на эту сцену ни малейшего внимания, невидимый в темноте Янус повернулся и медленно пошел по набережной. Он вышел прогуляться, потому что хотел побыть один. Кроме того, они с группой прилетели только сегодня вечером, а после перелетов у него часто болела голова. Но сегодня тепловатый воздух вечерней Гааги, к которому примешивался запах асфальта и едва ощутимые испарения от канала, не приносил облегчения.
Сейчаслюди Ван Айхена должны устроить Соловьеву встречу в аэропорту, тем самым подставив наружному наблюдению «конторы». Акция в отношении Соловьева вступила в завершающую стадию, и одновременно близилась к концу и его собственная операция. Теперь, как никогда, он