поняла тогда, что это должно быть снимки его родных, какие-то семейные ценности, из которых, неизвестно почему, он выбрал только женщин. В коробке не было фотографий мужчин, ни одной, только одни молодые женщины. Он не хотел фотографий ни старых бабушек, ни тетушек, а собрал только их молодые, девичьи образы. Почему? Может, боялся старости?
Но не боялся пожелтевшего снимка двадцатилетней черноволосой прабабушки, сидящей в ателье с сигаретой в длиннющем мундштуке, одетой лишь в ботинки на шнуровке, низку жемчуга и маленькую дурацкую шляпку. Снимок был настоящим сокровищем в коллекции, был виден кудрявый холмик лобка и складки на животе, потому что прабабка понятия не имела, как нужно сидеть, чтобы правильно показать фигуру.
Внизу ты нашла несколько стеклянных пластин с еще более постановочными фотографиями девушек в огромных, украшенных цветами шляпах; руки в ажурных перчатках держали зонтики или подолы длинных платьев.
Ниже была бижутерия. Овальный серебряный медальон на цепочке. Ты открыла его, чтобы встретить чернобровую женщину с темными высоко заколотыми волосами, с локонами, спадающими на щеки, — портрет выписан на фарфоровой пластинке размером с ноготь кисточкой, которая, вероятно, имела всего один волос. Нужно было иметь микроскоп, чтобы сделать что-то подобное. Миниатюру окаймляла прядка черных волос, которую придерживали металлические лапки.
Внизу силуэт из бумаги. Черный девичий профиль на белом картонном фоне, все истлевшее и хрупкое, как крыло бабочки.
Еще одна миниатюра на медальоне, большего размера и хуже выписана, бледное лицо женщины, немного одутловатое, с ярким румянцем на щеках, почти неразличимое под белыми локонами высокого парика.
Очередной медальон большой, размером с печенье, и тяжелый, в золотой рамке с множеством украшений, и очередной портрет — черные глаза, черные волосы, замысловатая прическа, зеленое платье с застежкой у шеи. На обратной стороне гравировка, которую ты прочла с трудом: «Любишь чары нежности, надежду. Для тебя она. Что же я есть. И та смеется».
На дне шкатулки лежало еще несколько перстней и восемь колец. Золотых, серебряных, с украшениями и обычных. И еще перстень-печатка с негативом герба, вырезанным в серебре.
Ты положила содержимое на место с ужасным ощущением брезгливости, с чувством, что ты вымазалась, и с надеждой, что он никогда не поймет, что ты копалась в его вещах. Иначе ты бы просто сгорела со стыда.
Поглощенная фотографиями, ты даже не заметила, как стемнело.
Ты ничего так и не узнала.
Ты влезла сюда, чтобы найти ответы на незаданные вопросы, но ничего не поняла.
Ты по-прежнему ничего не знаешь, кроме того, что тебя переполняет странное зловещее предчувствие. Тайны остались.
И их стало еще больше.
Начал выть Узи. Грустно и протяжно.
У тебя по спине побежали мурашки.
Дом был пустой. Темный и тихий. За многие годы ты научилась так жить, а теперь все способы вести жизнь в одиночестве куда-то исчезли, и осталась тошнотворная леденящая тоска.
И тишина.
Зажигая по пути лампочки, она пошла в оранжерею, приготовила карандаши, перья и кисточки, открыла бутылочки с тушью и сорок пять минут провела, глядя на прикрепленный к чертежному столу прямоугольный лист картона. Он был чистый и содержал все возможные картины и рисунки, все шедевры и весь китч. Был словно врата в другой мир.
Ирена протянула руку с заточенным, как игла, карандашом «Дервент» и провела линию. Потенциальные возможности, картины, рисунки и миры внезапно исчезли. Прямоугольник стал листом бумаги, помеченным линией карандаша. Врата закрылись.
Она стиснула зубы и нарисовала картинку. Насильно. Знала, что ей нужно рисовать, и была профессионалом. Эффект оказался такой, что лист бумаги, разорванный наполовину, приземлился в мусорное ведро под столом. Его нельзя было положить к предыдущим.
Ирена прошла на кухню. Вернулась в гостиную. Включила телевизор. Приготовила ванну. Встала. Села.
Зачем все это нужно?! Все было бессмысленно.
Ночь тоже выдалась ужасная. Одинокая и грустная. Предощущение того, какими будут все последующие. Ирена лежала в спальне и плакала. Тихо и безутешно, словно он уже уехал, словно она уже осталась одна. Плакала от тоски.
А когда поняла, что это значит, прямо села на кровати.
— Что я должна сделать? Возможно ли это вообще? — Она посмотрела в потолок. — Не знаю, котенок, как это все могло случиться, но, похоже, ты еще раз смогла влюбиться. — Посмотрела вверх, вслушиваясь, словно надеялась на ответную реплику. — Или я просто хочу быть с кем-нибудь? Все равно с кем. Ну? Скажи мне. Я знаю, что ты есть. Что теперь мне делать? Мой ли это мужчина? Или…
Ответила ей тишина. Ничего не произошло. Дом был пустой. Утром она приняла решение. В ванной, стоя перед большим зеркалом, нагая и мокрая.
— У тебя двенадцать дней, старая ты перечница, — Ирена направила палец в отражение. — Двенадцать дней, чтобы заполучить мужика.
Ты была женщиной. У тебя были свои приемы.
И надежда, что ты еще сможешь.
Ты начала с того, что покрасила волосы оттеночным шампунем. Цвет вызывающим не был — темный бронз, близкий к натуральному. Будто бы светлый цвет делает моложе, но только явная идиотка решилась бы стать блондинкой для мужчины, который не оставил себе ни одной фотографии светловолосой женщины. Впрочем, она не была седой, а всего лишь с проседью. Подровняла брови, придав им классическую форму. Нанесла основу, тени и тушь. Работала все быстрее, и это напоминало вдохновение. Подчеркнула контур губ. Замаскировала обвисшие мышцы на скулах. Была художником. В конце концов, черт возьми, она умела нарисовать лицо женщины более молодой и более интересной. Даже если нужно все это сделать на собственном лице. Тени, пудра. Карандаши, кисточки, подводки падали в раковину, какая-то помада шлепнулась на пол. Она не обращала на это внимания, пока не закончила и не посмотрела на свое отражение.
Результат был ужасный.
Из зеркала на нее смотрела не пожилая женщина, но и определенно не звезда. Разве только провинциального танцпола. Что-то между стриптизершей в прошлом и постаревшей вдовой циркового артиста. Не хватало разве что боа из перьев и накладных ресниц. Может, не прямо сразу проститутка, скорее хорошо сохранившаяся хозяйка борделя. Браво!
Ты смыла маску тоником, со злостью швыряя в раковину упрямые ватные диски.
А потом все пошло сначала.
Только по-другому.
Ты не собиралась подцепить кого-то на дискотеке в санатории. Нужно было лишь, чтобы он обратил на тебя внимание. Чтобы подумал: «Эта моя хозяйка вполне ничего себе…», а не сразу же заметил, что ты нарисовала себе лицо. Потому она сделала другой макияж, деликатно подчеркивая то, что у нее осталось от красоты, и все. Накрутила волосы, но заколола их сзади на шее