Эти гладиаторы, думал трибун, должно быть, нечаянно столкнулись с ней, умертвили его отпущенника и отняли девушку от его людей, с тем, чтобы вручить ее человеку, которого он ненавидел и боялся больше всего на земле. Доволен! Может быть, он был бы доволен, если бы мог снова получить еврейку, унизить Валерию, устранить со своей дороги его, этого изящного разбойника, и бичевать раба до смерти у косяка своей двери. Тогда, но не ранее он мог бы с довольством пить свое вино и склониться головой на свои подушки с некоторой надеждой заснуть. А между тем надо делать дело сегодняшнего вечера, то дело, которое, может быть, возведет на трон Веспасиана (так как его сын Домициан только поможет отцу добыть теплое местечко) и сделает Плацида первым человеком империи. Оно могло бы даже открыть ему путь к порфире. Полководец уже в почтенных летах, он уже утомлен и ослаблен своими походами. Тит, правда, любимец легионов, но все, что чернолицая Береника[35] оставила ему от его сердца, посвящено войне. Он любит войну, этот отважный бездельник, — трибун достоверно знал это — из-за одного простого шума рожка и бряцания мечей. Ни один центурион не подвергается такому риску и так часто, как он. Тем лучше, дротик зилота или камень, брошенный с высоты укреплений какого-нибудь безвестного иудейского города, может в одно мгновение низринуть его на землю. А там остается лишь один Домициан. Это молодой человек, правда, дельный и не способный ни перед чем остановиться. Тем хуже для него! Грибы не единственное блюдо, которое может оказаться роковым для императора, и когда узел слишком хитро завязан и его нельзя развязать, тогда его рассекают мечом. О, македонский царь хорошо знал, как надо играть в большую игру. Доволен! О, нет! Он будет доволен не ранее, как ему не останется ничего завоевывать.
Таковы были мысли трибуна, но излишне и говорить, что и в это время он имел самый откровенный и беззаботный вид.
— Ты чувствуешь жажду? — повторил он громко, хлопнув Гиппия по плечу. — Жажду! О, я сам чувствую себя способным осушить целый водопровод. Ну, еще раз милости просим, от всего сердца приглашаю всех вас, мои герои. Ужин уже ждет вас. Пойдем, усядемся и выпьем мое старое фалернское до последней капли.
Глава XVI
«MORITURI»
Отлично зная, с кем ему придется иметь дело, Плацид заказал для своих гостей угощение, необычайное по своему великолепию даже в его роскошном доме. Было очень благоразумно не только воздействовать на эти грубые натуры необычной торжественностью и пышностью, но и раздражить их жадность, выставив перед ними золото и драгоценности в те минуты, когда их дурные страсти воспламенены вином. Чем смелее и отчаяннее они сделались бы, тем они стали бы способнее к выполнению своей задачи. В руках Плацида были наточенные и вполне годные для употребления орудия, но он сказал себе, что их нужно наточить еще более, и поступил согласно этому.
Вот почему он приказал накрыть ужин во внутреннем покое, предназначенном для исключительных случаев, где сам Вителлий, как говорили, не раз пользовался гостеприимством своего подданного и, даже более, выражал свое довольство оказанным ему приемом. Этот покой блестел всеми украшениями, какие только можно было поместить в зале пира, и был настолько невелик по размерам, что все эти сокровища представлялись взорам пирующих. Мозаичный паркет был составлен из самых ценных и блестящих квадратов, тщательно прилаженных один к другому и гладких как стекло. Стены из лимонного отполированного дерева были украшены широкой вызолоченной резьбой, с карнизами и выступами, а простенки покрыты изображениями, отличавшимися яркостью красок и изяществом выполнения. Картины представляли мифологические сюжеты, не всегда вполне скромные, так как в большей части их преобладали фавны, нимфы и сатиры, и сам Бахус много раз был изображен во всей красе, со своим огромным брюхом, с гирляндой из виноградных листьев, жезлом, обвитым плющом, и с ветвями, отягченными спелыми пурпурными гроздями. Ниши между простенками были заполнены изображениями козла (животного, всегда сопоставляемого римлянами с вином, может быть потому, что оно не пьет воды), сделанными из благородного металла и представлявшими его во всех позах. Здесь козлы сталкивались головами, там, в углу, одни щипали траву, два других прыгали и скакали, еще дальше, в глубине, почтенный мудрец с крепкими рогами и посеребренной бородой смотрел на гостей с аркадской простотой, доходившей до комизма. Сделанные из кедра столы, которые очищали при каждой смене кушаний, поддерживались чудовищными лапами из вызолоченной бронзы. Ложа, с подпорками из золота и слоновой кости, были покрыты разноцветными шалями из самого тонкого азиатского шелка, а наложенные на них подушки обиты яркой багряной тканью, не многим отличавшейся от ткани императорской порфиры. Все блюда были золотые, а кубки, в которых пенилось фалернское или хиосское вино, сверкали врезанными рубинами, изумрудами, жемчугом и другими драгоценными камнями. Острый ноготь гладиатора каждую секунду мог выковырнуть из них драгоценность, которой окупилась бы его свобода и жизнь, но эти люди были по-своему честны, и ценные камни здесь были так же, если не более, сохранны в их руках, как и в храме Весты или самого Юпитера Капитолийского. В углу, в конце покоя, на трех низких, широких ступеньках, устланных ковром, со стоящими на каждой из них кадильницами, где курились благовонные вещества, возвышался в виде алтаря шкаф из полированного орехового дерева, с вырезанными на нем изящными изображениями птиц, насекомых, пресмыкающихся, цветов и плодов. В этом шкафу, покрытом белоснежной скатертью, виднелись золотые кубки и вазы трибуна, богато оправленные и гладко отшлифованные, о которых говорили за каждым обедом в Риме.
Лежа прямо перед этими великолепными, сверкающими предметами, Люторий закрыл глаза рукой.
— Что с тобой, мой храбрый галл? — спросил его хозяин, приподнимаясь на локте, с целью выпить за здоровье гладиатора и делая знак рабу, чтобы тот наполнил кубок. — Или ты прибегаешь к последней защите, чтобы охранить свое лицо?
— Это меня ослепило, светлейший! — отвечал находчивый галл. — Словно бы я взглянул на восходящее солнце, что сверкает на синих водах подле Остии. Не думал я, что в Риме может быть столько золота.
— Он еще не видал дворца! — рассмеялся Плацид, осушив свой кубок и поворачиваясь лицом к другим гостям. — Да, кое-кто из нас сегодня ночью в самом деле будет ослеплен, если я не ошибаюсь. Каковы должны быть, по-вашему, друзья мои, утварь и кубки там, где из литого золота сделаны даже щиты и шлемы часовых? А пока проясним наше зрение фалернским, чтобы нам не колесить понапрасну и не быть впотьмах, когда мы, как незваные гости, представимся цезарю.