Читать интересную книгу Дипломатия Франклина Рузвельта - Анатолий Уткин

Сейчас мы знаем, что проект этого послания подготовил один из экспертов государственного департамента по Советскому Союзу Ч. Болен, будущий американский посол в СССР. Ч. Болен писал, что отсутствие консультаций СССР с западными союзниками по поводу восточноевропейской политики будет воспринято в США как стремление идти своим путем, не обращая внимания на союзников. (Как будто англо-американцы показали малейшую склонность учитывать пожелания Советского Союза в принятии капитуляции и обсуждении вопросов будущего Италии. Напомним, что аналогичные пожелания Москвы в отношении военно-политического контроля вызвали подлинный гнев у Рузвельта и Черчилля.) Этот документ, посланный 9 февраля 1944 года, видится отправной точкой развития той линии американской дипломатии, которая по мере приближения развязки стала ориентироваться на жесткость в отношении восточного союзника.

Пока Соединенные Штаты не бросали Советскому Союзу вызов - это было немыслимо, именно Советский Союз нес ношу противоборства с Германией. Пока американская дипломатия не затрагивала проблему границ, пока в государственном департаменте даже крайне антисоветски настроенные дипломаты не ставили под вопрос обеспокоенность СССР своей безопасностью в будущем. Пока в Вашингтоне практически все считали, что ради участия СССР в войне против Японии можно (и нужно) пойти на любые уступки союзнику. Но уже возникает тенденция взять на себя ответственность за вопросы, возникающие крайне далеко от США, прямо касающиеся безопасности СССР и никак не касающиеся безопасности Соединенных Штатов.

Атмосфера секретности, которая окутала Белый дом, особенно касалась атомного проекта. Доклады от руководителя атомного проекта В. Буша к Рузвельту шли в одном экземпляре и никогда не "оседали" в архивах Белого дома. Президент не рассказывал о "Манхеттене" даже государственному секретарю. Рузвельт лично позаботился о том, чтобы работа в трех ключевых лабораториях - в Оак-Ридже, Хэнфорде и Лос-Аламосе была полностью изолирована от внешнего мира. И хотя в атомном проекте приняло участие огромное число лиц - более полутораста тысяч - на "официальную поверхность" в Вашингтоне эта тайна "не всплывала" никоим образом. Нужно отметить широкое распространение практики, в общем и целом не характерной прежде для общественной жизни США: тщательная цензура переписки, подслушивание телефонных звонков, запрет даже намекать домашним на характер производимой работы, повсеместное использование личной охраны, кодирование имен. С разработкой проблемы использования атомной энергии в Америку пришли атрибуты полицейского государства. Колоссальный по объему работ проект "Манхеттен" финансировался настолько хитроумным способом из разных статей военных ассигнований, что не вызвал подозрения у самых внимательных исследователей бюджета.

Рузвельт решил несколько расширить число лиц, осведомленных о работе, способной изменить сам характер американской дипломатии, только в феврале 1944 года, когда "посвященные" Стимсон, Маршалл и Буш встретились с лидерами конгресса - Рейберном, Маккормиком и Мартином. Руководители проекта обрисовали его возможности в самом общем виде. Прежняя практика глубокой секретности продолжалась, конгрессмены вотировали деньги, не зная их истинного предназначения.

* * *

Значительная часть 1944 года, столь важного с точки зрения дипломатии, ушла у Рузвельта на усилия по переизбранию. В дипломатии много времени отняло решение "польского вопроса". Дело в том, что Советская Армия 5 января 1944 года пересекла польскую границу, и польское эмигрантское правительство в Лондоне призвало к "максимально раннему восстановлению суверенной польской администрации на освобожденных территориях республики Польша, единственного и законного слуги и выразителя идей польской нации". По поводу этого заявления Сталин телеграфировал Черчиллю, что "эти люди неисправимы". В заявлении советского правительства от 11 января об эмигрантском польском правительстве говорилось как о "неспособном установить дружественные отношения с Советским Союзом". Ответное заявление "лондонских поляков" от 15 января 1944 года призывало США и Англию вмешаться в дискуссию с СССР по поводу "всех важнейших вопросов".

Но и Рузвельт и Черчилль должны были призвать эмигрантское польское правительство к реализму. Двадцатого января 1944 года Черчилль на встрече с лидерами поляков в Лондоне посоветовал им "принять "линию Керзона" за основу для дискуссий", поскольку им обещаны немецкие территории на западе вплоть до Одера. Черчилль выступал в непривычной роли адвоката Советского Союза. Потребности обеспечения безопасности СССР от еще одного сокрушительного германского наступления, объяснял Черчилль, а также "огромные жертвы и достижения русских армий" в процессе освобождения Польши дают русским право на пересмотр польских границ.

Со своей стороны Рузвельт, желая достичь компромисса, пообещал 7 февраля 1944 года Сталину, что после разрешения проблемы границ Польши ее правительство примет отставку своих наиболее известных антисоветских членов. Рузвельт сделал несколько шагов, которые не часто попадают в поле зрения аналитиков, пытающихся спустя почти пятьдесят лет "развязать" польский узел. Двадцать четвертого марта 1944 года он позволил выдать требуемые по советскому запросу паспорта двум американским полякам возможным кандидатам в новое польское правительство. Эти и другие признаки говорили о том, что идея создания нового польского правительства не была чужда президенту. Черчиллю он писал о необходимости сбавить тон в дискуссиях о будущем Польши. "Главное - это вовлечь польскую военную мощь, включая силы подполья, в эффективную борьбу против нацистов".

Вхождение предвыборной борьбы в решающую стадию не позволило Рузвельту откладывать визит премьер-министра эмигрантского правительства С. Миколайчика далее июня (напомним, визит откладывался по инициативе американского правительства более полугода). Семь миллионов поляков всегда голосовали в США как единый блок, и демократическая партия в этом блоке нуждалась. Но Рузвельт предпринял все же специальные меры, чтобы визит Миколайчика не нанес ощутимого удара по советско-американскому пониманию. Посол Гарриман, находившийся в мае в Вашингтоне в отпуске, получил указание убедить советское руководство, что Рузвельт будет верен тегеранской договоренности. Приезд Миколайчика не повлечет за собой общенационального обсуждения польского вопроса в США. А 17 июня президент лично писал Сталину, что визит Миколайчика "никоим образом не связан с какими-либо попытками с моей стороны вмешаться в спор между польским и советским правительствами... Я должен убедить вас, что не создается никаких планов или предложений, затрагивающих польско-советские отношения". Написано это десять дней спустя после высадки в Нормандии, где уже полторы сотни тысяч солдат закрепляли плацдарм и более всего нуждались в летнем наступлении Советской Армии. В своем ответе Сталин "высоко оценил" позицию президента США.

Подготовка к высадке во Франции делала для Рузвельта все более актуальным нахождение контакта с французскими политическими кругами. Четырнадцатого января 1944 года последовало заявление К. Хэлла, главные строки которого таковы: "Союзники надеются, что французы подчинят свои политические усилия необходимости единства для разгрома врага".

Государственный секретарь был полон решимости предоставить власть в освобождаемой Франции союзной военной администрации. "Желательным было бы, конечно, - пишет Хэлл, - общее выступление трех великих держав, но если СССР и Великобритания по каким-то причинам откажутся поставить свои подписи под американским заявлением, пусть оно служит выражением собственной политики США в отношении Франции".

Двадцать четвертого января 1944 года президент прислал Хэллу меморандум: "Я видел на прошлой неделе Галифакса (посла Англии. - А. У.) и сказал ему откровенно, что уже более года я придерживаюсь следующего мнения: Индокитай не должен быть возвращен Франции, он должен быть взят под международную опеку. Франция владела страной - тридцать миллионов жителей в течение почти ста лет, и ее жители ныне в худшем состоянии, чем сто лет назад".

Симпатизировал ли этим планам посол Галифакс? Чтобы узнать это, нужно посмотреть, о чем говорили между собой Уинстон Черчилль и Шарль де Голль на встрече в Марракеше в середине января. Ясно, что собеседники были далеки от восхваления Соединенных Штатов. Мысли, которыми де Голль делится в мемуарах, он, несомненно, изложил английскому премьеру. "Уже присутствие в этом кругу (в кругу великих держав. - А. У.) Англии зачастую казалось им (Соединенным Штатам) неуместным, несмотря на то, что Лондон всячески старался ни в чем не перечить Америке. А как мешала бы там Франция со своими принципами и своими руинами!.. Что касается Азии и ее рынков, то по американскому плану предусматривалось положить там конец империям европейских государств. В отношении Индии вопрос, по-видимому, уже был решен. В Индонезии Голландия вряд ли может долго продержаться. Но вот как быть с Индокитаем, если Франция оживет и вновь займет место среди великих держав?.. Вашингтон старался сколь возможно дольше рассматривать Францию как поле, оставленное под паром, а на правительство де Голля смотреть как на явление случайное, неудобное и в общем не стоящее того, чтобы с ним считались, как с настоящей государственной властью. Англия не позволяла себе такой упрощенной оценки положения. Она знала, что присутствие, сила и влияние Франции будут завтра, так же как это было вчера, необходимыми для европейского равновесия".